В списках спасенных нет

Все устали и снова сели за стол. За окном уже было совсем темно и по-прежнему шумел дождь. Дети спали. Няня Даша принесла кофе, ром, торты. Хвалили вино и восточные пряности, потом мирно говорили о театре, гастролях Марины Козолуповой; а Мезенцев, Полковский и Володя рассуждали о лоции, которую писал Полковский, о будущем соревновании двух судов. Птаха теперь уже не испытывал никакой робости и когда говорил, то смело смотрел в глаза Лоре.

Оттого что за окном было темно и дождь стучал по крыше, а над столом ярко светилась лампа и на никелированном кофейнике и на бутылках с вином сверкали белые блики, в комнате казалось очень уютно, хорошо, радостно.

8

Петр Акимович сидел молча, насупившись, и даже обычное в присутствии Веры выражение робости исчезло. Он был обижен, сердит на Володю; его раздражали шутки и смех.

Вера участливо спросила:

— Что с вами, Петр Акимович?

— Ничего.

Вера зачем-то вышла в кладовую и вернулась через несколько минут с мокрым лицом, продрогшая.

— Фу, какой противный дождь, — вздрогнув, сказала она.

Володя ответил, что так ей кажется, а вот колхознику в колхозе «Новая Заря» кажется, наоборот, что дождь распрекрасный: будет урожай.

Вера смеялась, а Петр Акимович слушал, опустив голову, и раздражение его возрастало. В его глазах блеснул злой огонек, нос стал совсем хищным. Он недобро поглядывал на Володю.

Петр Акимович давно дружил с Володей. Раз во время ремонта судна он даже спас его от крупной неприятности. Но в последнее время, с тех пор как Володя стал подшучивать над его робостью в присутствии Веры, он минутами ненавидел приятеля.

— Володя, вам всегда нравится то, что не нравится мне, — сказала Вера.

Петр Акимович вдруг поднял голову и, зло взглянув на Володю, сказал:

— Он прав. Разные индивидуумы. В мире не бывает двух одинаковых точек зрения.

Полковский и Мезенцев умолкли и стали прислушиваться. Птаха, сидевший уже рядом с Лорой, прервал беседу и тоже стал слушать.

Володя насторожился, стал серьезным, почувствовав что-то нехорошее в тоне Петра Акимовича.

— Во-первых, я этого не говорил, — медленно произнес он, соображая к чему это клонит Петр Акимович, — а во-вторых, ты не прав. Если бы не было общих воззрений, не было бы понятий о человечности, благородстве, добре…

— А их и нет! Фашисты, например, жестокость возводят в культ, в достоинство, — торопливо ответил Петр Акимович.

Володя уже потерял спокойствие, начал горячиться и жестикулировать:

— Обычаи фашистов не критерий для цивилизованных людей! — сказал он, размахивая рукой, как будто что-то отметая.

— Оставьте, оставьте эту тему, — встревоженно сказала Вера, почувствовав что-то недоброе во всем этом споре.

— Нет, Верочка, зачем? Интересно! — возбужденно сказал Володя, вызывающе глядя на Петра Акимовича, сидевшего напротив него.

Няня Даша принесла чай с лимоном, поставила вишневое варенье, любимое варенье Мезенцева; и он, казалось, забыл о спорящих.

Полковскому неприятно было, что Володя так резок, зол.

Петр Акимович был еще больше возбужден, чем Володя. На его побледневшем лице ярче выделялись красные пятна. А в груди что-то подхлестывало говорить наперекор всему, даже тому, что сам думал и чувствовал; какое-то злое чувство толкнуло его сказать:

— Ты просто непроходимо глуп.

— Это интересно, — задыхаясь, проговорил Володя, медленно вставая из-за стола и не сводя глаз с Петра Акимовича.

— Я погорячился, Володя. Я этого никогда не думал, — быстро заговорил Петр Акимович, понявший, что слепой гнев и обида далеко его завели, что случилось что-то очень скверное. — Все это чепуха!

Володя сначала покраснел, и так густо, что уши, шея, затылок стали багровыми; потом краска отлила от лица, и он сделался белым как бумага. Только глаза его по-прежнему сверкали; и в них поочередно отражались то гнев, то страдание. Казалось, что он сейчас набросится на Петра Акимовича с кулаками. Полковскому хотелось подойти к Володе, успокоить, обнять его, а вместо этого он вдруг непривычно громко крикнул:

— Петр, оставь! Какую подлость ты говоришь!

Вера сквозь слезы испуганно приговаривала:

— Боже, что же это? Что же это?

Птаха и Лора совсем притихли и были напуганы; Лора не замечала, что ее рука находится в руке Птахи. Мезенцев исподлобья наблюдал всю эту сцену — и думал, что все они добрые и хорошие советские люди. От этой мысли ему стало весело; и он, лукаво посмеиваясь, продолжал есть вишневое варенье, старательно сплевывая косточки. Жена Мезенцева, вздремнувшая было, вдруг проснулась и в недоумении переводила глаза с Володи на Петра Акимовича, Полковского и, ничего не понимая, хлопала веками.

— Все это чепуха, сущая чепуха, — растерянно повторял Петр Акимович.

— Да, да, чепуха, — как эхо отозвался Володя, ни на кого не глядя. Он встал, открыл дверь на террасу, впустив в комнату холод и шум дождя.

— Вернись, промокнешь! — расхохотался Петр Акимович.

Смех его был неестественный и прозвучал одиноко. На Петра Акимовича старались не смотреть.

Набросив шаль, Вера выбежала вслед за Володей. Через минуту в комнату сквозь шум дождя донесся ее голос:

— Во-ло-дя… Во-ло-дя-а-а…