В союзе звуков, чувств и дум

Поэт отбирает признаки времени только общезначимые, не поддаваясь соблазну многословия. «Похоронки» и военные эшелоны вошли в быт каждого города, села - всей страны. Отсутствие деталей расчищает стих, дает ему простор, подготавливая ключевую, на мой взгляд, строку всего стихотворения:

Просторно. Холодно. Высоко.

Здесь пространство вводится в самую структуру стиха, в его образную ткань и помогает выразить не только внешний масштаб происходящего, но и сокровенную духовную суть явлений.

Из обихода людей изымаются стены и крыша: погорельцев война лишает домов, другие сами выходят на простор и холод огромного поля битвы. И тут к простору и холоду добавляется еще один образ: «Высоко». В нем и высота неба, и высота трагедии, и высота духа. Но Самойлов не был бы самим собой, если бы сейчас же не соотнес это глобальное и поэтически одухотворенное пространство с чем-то пронзительно единичным:

А это я на полустанке

В своей замурзанной ушанке,

Где звездочка не уставная,

А вырезанная из банки.

И, словно бы изумленный тем, что на фоне бескрайнего простора удалось разглядеть крохотного самого себя, поэт торопится с какой-то раздольной удалью подтвердить существование этой фигурки, затерянной на полустанке, но отнюдь не потерявшейся:

Да, это я на белом свете,

Худой, веселый и задорный.

И у меня табак в кисете,

И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,

И больше нужного хромаю,

И пайку надвое ломаю,

И все на свете понимаю.

Тут уж детали сыплются одна за другой, одна другой метче и острее. Смешное и детское - «джентельменский набор» табака, кисета, наборного мундштука - переплетается с душевным порывом: пайку надвое ломаю; беспечное балагурство - с тем, что все на свете понимаю. Эти последние слова, перекликаясь со строкой: «Да, это я на белом свете», обрамляют поток деталей.

Я на белом свете.

Там, где

Просторно. Холодно. Высоко.

Это соотношение над всем, над всеми деталями. Высокое пространство - во мне. Я - в высоком пространстве. Ощущение этого единства передает характер времени. И закономерно, что в конце поэт снова уходит от деталей к обобщенному пространству:

Война гуляет по России,

А мы такие молодые!

Не по полустанку, даже не по фронту только, а по всей России с лихим посвистом гуляет война. А мы, все поколение - задорные и незадорные, с уставными или самодельными звездочками, со своими бедами и мечтами - участники этого общего «гулянья» на просторе страны и жизни.

Умение перевести бездну пространства в глубину стиха возвышает многие сочинения Самойлова на разные темы и позволяет утверждать, что воспитывалось оно в школе Пушкина. Там происходило «учение», или, как чаще говорят в наше время, «учеба».

И еще одно редкое свойство - в русле той же традиции.

В блистательной статье «Ребенком будучи» В. С. Непомнящий пишет, между прочим, что Пушкин, открыто, с детской легкостью «присваивавший» нередко чужие строки и образы простою цитацией, «умел делать их своим достоянием (так что не важно уж, чьи они были вначале)»⁴¹...

Тут подмечено главное в пушкинском «присваивании», что исключает мысль о каком бы то ни было плагиате: именно открытость и детская легкость. Чужие строки и образы используются так откровенно, что для их обнаружения не всегда нужна специальная сноска или примечание. Хотя и тем и другим Пушкин тоже часто пользуется. Так, в примечании 34 к «Евгению Онегину» по поводу строк

Но вот багряною рукою

Заря от утренних долин

Выводит с солнцем за собою

Веселый праздник именин, -

сказано: «Пародия известных стихов Ломоносова:

Заря багряною рукою

От утренних спокойных вод

Выводит с солнцем за собою, - и проч.»

Пушкин не досказывает, что эти стихи - начало оды «На день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны», рассчитывая на то, что читатель сам оценит применение торжественных стихов к именинам Татьяны Лариной.

А в примечании 38 к строке «И вот общественное мнение!» - просто написано: «Стих Грибоедова».

В тех же случаях, когда сноски нет, предполагается, что читатель знает источник заимствования. Так оно по большей части и было при жизни Пушкина. Трудно представить себе, например, что в первой строке «Онегина»

Мой дядя самых честных правил...

современный Пушкину читатель не узнал бы строку из басни Крылова: «Осел был самых честных правил». Привлекая эту аттестацию, автор романа сразу определял скептическое умонастроение героя и отношение к добродушному дяде...

Но во всех подобных случаях, которых у Пушкина великое множество, - знает или не знает читатель источник заимствования, - последнее всегда становится достоянием поэта, то есть материалом для оригинального творчества.

Самойлов, как мы видели, широко цитирует Пушкина. «Открыто, с детской легкостью» он «присваивает» его строку или образ и порой превращает их в отправную точку для целого произведения, по теме и структуре от источника цитаты весьма отдаленного.

«Волна и камень», «Стихи и проза», «Четырехстопный ямб мне надоел» - все подобные заимствования не требуют сноски: читателю и так все понятно.