В союзе звуков, чувств и дум

Мнения героев по поводу внешности Татьяны расходятся: если Ленский, влюбленный в Ольгу, склонен, очевидно, расценивать грустный вид и молчаливость ее сестры, как свойства скорее непривлекательные, то Онегин, ни в кого пока не влюбленный и потому в большой степени объективный, занимает противоположную позицию. Татьяна сразу привлекает его как раз тем, что она не кругла и не красна лицом и что в ее чертах «есть жизнь». Если даже предположить, что Евгений, сам того не сознавая, также влюбляется в Татьяну с первого взгляда и соответственно также теряет меру беспристрастности, - все равно из его суждения объективно следует, что ее лицо тоньше, изысканнее по сравнению с Ольгиным и что на этом бледном лице легко отражаются душевные движения («жизнь»), постоянно изменяя его черты...

Отнестись к силе этого первого впечатления с легкомыслием - как к преходящему - было бы ошибкой, допустив которую, сам Онегин жестоко расплатился. Тем более жестоко, что письмо Татьяны предоставило ему неповторимую и своевременную возможность заметить и исправить ошибку. Действительно, в IV главе:

...получив посланье Тани,

Онегин живо тронут был;

Язык девических мечтаний

В нем думы роем возмутил;

И вспомнил он Татьяны милой

И бледный цвет и вид унылый;

И в сладостный, безгрешный сон

Душою погрузился он.

Быть может, чувствий пыл старинный

Им на минуту овладел...

Казалось бы, все очевидно: при его рано остывших чувствах, при том, что «в красавиц он уж не влюблялся, // А волочился как-нибудь» и т. д. - Онегин вдруг «живо тронут», то есть взволнован; безразличные думы возмущены роем; душа погружается в давно забытый «сладостный безгрешный сон». Словом, «чувствий пыл старинный», - а что это, как не любовь? - овладевает им. И все-таки, боясь, что это - всего на минуту, «привычке милой» не дает ходу - и снова ошибается...

Я бы не отвлекался сейчас в сторону ошибок героя, если бы здесь неожиданно не проявлялись штрихи портрета, которые мы сейчас отыскиваем; в письме к Онегину открывается, конечно, душевная глубина, благородство, ум Татьяны, но «чувствий пыл старинный» не может загореться только от этого; нужно еще вспомнить «Татьяны милой и бледный цвет и вид унылый!» Не таков Онегин, чтобы влюбиться в женщину только за ее человеческие достоинства!

Характер овладевшего им чувства свидетельствует о сочетании открывшейся через письмо душевной красоты и вместе с тем женственного обаяния юной корреспондентки. И поскольку других определений здесь не существует, то «бледный цвет и вид унылый» приобретают в контексте значение именно внешней девической прелести.

Чтобы рассеять возможные в этом смысле сомнения, Пушкин дает еще одну поразительную деталь. В конце романа, когда больной от любви Онегин с безнадежным опозданием горюет над своей ошибкой, пестрый фараон воображения выносит в его сознание не «равнодушную княгиню», а сельский дом, где «у окна сидит она и все она»! - та самая девочка, «которая грустна и молчалива, как Светлана, вошла и села у окна».

Это значит, во-первых, что «прежняя Таня», вопреки воле и сознанию Онегина, жила в его душе. А во-вторых, «недоступная богиня роскошной царственной Невы» даже и внешним обликом не может заслонить для него тот «бледный цвет и вид унылый». Недаром кульминация «безумных сожалений» наступает, когда

Княгиня перед ним одна

Сидит неубрана, бледна,

Письмо какое-то читает

И тихо слезы льет рекой,

Опершись на руку щекой.

О кто б немых ее страданий

В сей быстрый миг не прочитал?

Кто прежней Тани, бедной Тани

Теперь в княгине не узнал?

(Выделено мною. - Я. С.)

Для себя княгиня всегда оставалась прежней Таней. Теперь и он узнал ее. Больше никто...

Вернемся к III главе.

После того как юная героиня рассказала няне о своей роковой любви, читаем:

...И между тем луна сияла

И томным светом озаряла

Татьяны бледные красы,

И распущенные власы,

И капли слез, и на скамейке

Пред героиней молодой,

С платком на голове седой,

Старушку в длинной телогрейке.

И все дремало в тишине

При вдохновительной луне.

Здесь автор снова как бы предопределяет две возможные реакции. Для читателя, настроенного романтически, вся сцена поднимается над «прозой жизни» до обобщенных романтических высот. Другой же читатель, больше склонный к «сатире и цинизму», уловит ироническую интонацию, которая именно тем и достигается, что абсолютно реалистическая сцена с няней, этот бытовой, почтипрозаический диалог, контрастно орнаментуется условно романтической, явно литературной атмосферой: здесь и томный свет луны, без которой не обходится ни один сентиментальный роман, и слезы, и верный наперсник в лице няни...