В Шторме

Наступил еще один, бесконечно тянущийся в бездействии день. Люк стоял в длинном затененном обеденном зале, размышляя над сомнениями, семена которых так тщательно были посажены Палпатином. Возможно, эти раздумья в отсутствии какой-либо другой деятельности и были причиной того, что Люка оставляли в покое в течение долгих, тоскливых часов. После трех лет непрерывного адреналина, питаемого фронтовыми действиями в бою с более сильным противником, берущими каждую унцию его изобретательности и способностей, как умственных, так и физических, после трех лет его полной отдачи борьбе - только бы выжить день изо дня, час за часом - это вынужденное спокойствие было вялым, цепенящим мучением.

Игнорируя взгляды охранников, Люк долго и безучастно смотрел на главное здание Дворца за окном, вспоминая, как маленьким ребенком он наблюдал по холовидению торжественную церемонию завершения его строительства, вспоминая, как далеко и нереально для него это было, будто некая картинка в холофильме.

К тому времени, как ему исполнилось шестнадцать, он исполнился решимости когда-нибудь увидеть эти шпили в действительности. Достигнуть Корусканта, столицы Империи, и встать перед Императорским Дворцом, смотря на уходящие в небо башни.

Чуть больше года спустя он встретил Бена Кеноби.

Бена, который с такой легкостью лгал ему. Смотрел в глаза и бессовестно лгал. Почему? Он мог бы сказать Люку правду – и верить, что тот примет правильное решение и совершит правильные поступки… Неужели Бен был такого невысокого мнения о нем, думая, что Люк не способен к этому? Что он не заслуживает такой веры?

«А я верил тебе… Я бы умер ради служения твоему делу, но все, что ты сделал, - это лгал и использовал меня. Ты не заботился обо мне… как и все остальные. Все только использовали меня.»

Он медленно моргал, отрешённо смотря перед собой, пока небо полностью не стемнело, став в его глазах слепым пятном. А лгал ли Бен вообще? Конечно же это Вейдер и Палпатин лгали ему.

С какой стати он даже предположил такое о Бене? Люк знал правду - Палпатин изворачивал ее в своих собственных целях, но она все еще оставалась правдой, он просто не хотел верить ей.

Потому что, если он примет ее…

Это будет означать, что слабость, потянувшая вниз Вейдера, находится и в его крови. Что он потерпит неудачу. Что бы он ни сделал… его ждет медленное, неотвратимое падение во Тьму…

Бег от правды ничего не менял. Опровержение не было защитой. Казалось, что он просто бежит по все более сужающемуся кругу… и будет делать это до тех пор, пока бежать будет некуда. Но по-прежнему в тени его ждала реальность - в его тени.

Здесь, так близко ко Тьме, она выла, как волк в ночи, и он слышал ее призыв - чувствовал его.

Он вспомнил свои детские сны - ночной кошмар, постоянно один и тот же: он в черной, как смоль, ночной пустыне, во впадине каньона, слышит позади себя звук обсыпающегося по склону сланца, заставляющий сердце сжиматься и выскакивать от страха… и замечает едва-едва различимый силуэт, скользнувший в пределах его видимости, черный на черном.

Волк во мраке, охотящийся на него… Он помнил, как поворачивался и бежал, слыша позади себя бег по хребту каньона, стук когтей по камням, близкое - всегда близкое - частое и тяжелое дыхание, резкое и сбивающееся, переходящее в рычание по мере того, как оно приближалось, настолько близко, что находилось в его тени….

Люк заморгал, прогоняя прочь воспоминания, все еще достаточно яркие, чтобы сдавить ему грудь.

Неужели Палпатин был прав – и Тьма признавала то, что принадлежит ей?

Слишком много всего - слишком много, чтобы поглотить и усвоить все сразу. Слишком много, чтобы найти путь в одиночку. Он чувствовал, как все это жестоко перемалывает его каждый день; чувствовал, что его решимость колеблется и его опровержение слабеет. Какой был смысл в оспаривании? Кто слушал его? Даже он сам больше не делал этого.

Наполненный разочарованием и расстройством, он опустил взгляд. В глазах мерцало остаточное изображение окна.

Окно.

Слова Палпатина эхом отозвались в голове: “Тюрьма для удержания джедая”.

Он снова взглянул на окно, пытаясь сморгнуть свою слепоту, уставившись на транспаристил и видя моноволокна, пронизывающие толстое стекло. В течение уже нескольких недель он изо всех сил пытался обойти одно единственное, самое большое препятствие в своем плане, чтобы выйти из этих комнат. Люк вновь внимательно рассмотрел тяжелое, небьющееся стекло.

И все же, почему он верил словам Императора, что эта тюрьма удержит его? Почему он верил словам Императора вообще?

Потому что это, наверняка, правда.

“Какая разница? Почему ты просто сидишь здесь и делаешь в точности то, что он хочет? Почему ты не борешься, почему не пытаешься добраться до Хана - почему ты не пытаешься выйти отсюда?

Куда я пойду?

Сейчас не имеет значения, где ты ЕСТЬ - имеет значение лишь то, где тебя НЕТ. Без разницы, говорит ли он правду. Правда не означает, что ты должен делать то, что он хочет.”