В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть

– Великолепное место ты выбрал, милый! – вынесла вердикт мама. – Это же Вест-Энд! Если пройдешь парк насквозь, окажешься на Оксфорд-стрит. Перейдешь Серпентайн – и ты уже в Кенгсингтонском саду. С другой стороны – театральный квартал. И, главное, ты буквально в шаге от Найтсбриджа, поэтому, если у тебя вдруг закончатся продукты, всегда можно заглянуть в Harrods.

Отыскав в студенческом общежитии мою весьма пристойного размера комнату, мы принялись перетаскивать туда привезенные вещи. Потом достали новый электрический чайник и старый заварочный, сделали чаю, помыли посуду в маленькой раковине у кровати и сошлись во мнении, что родителям сейчас самое время отправиться обратно в Уимблдон. Я проводил их до машины, поцеловал на прощание, помахал вслед, пока они выезжали, познакомился с двумя женщинами, которым предстояло каждый день застилать мою постель и убирать в комнате (они говорили на кокни и отнеслись ко мне по-матерински), а потом вернулся в комнату.

Остановившись у стола и глядя в окно на сады внизу, я не смог сдержать широкой улыбки. Я сбежал… Больше никаких бесконечных условностей, узких взглядов и необходимости «держать лицо», присущих верхушке среднего класса, населяющей пригороды. Я улизнул от привилегий и жестокости школы, которую когда-то любил, от всей системы Истеблишмента, которую возненавидел. От родителей, от множества родственников, презиравших таких, как я, не знавших самого главного обо мне – и потому уверяющих в своей любви. Детство и воспитание подарили мне возможности, за которые я был бесконечно благодарен. Мне никогда и в голову бы не пришло это отрицать. Но какой ценой? Чего стоят возможности, условием реализации которых служит отказ от самого себя, от того, кем ты рожден?

Мой восторг вырвался наружу в громком радостном крике. Потом я отвернулся от окна и, подгоняемый эйфорией, отправился в кампус.

Свободен!

Наплевать!

– Как минимум одно я точно понял: если тебе когда-нибудь придется умирать от болезни, выбирай болезнь двигательного нейрона…

Элен, с которой мы дружили уже почти тридцать лет – еще с тех давних пор, когда я работал на Беркли-сквер, а она была секретаршей моего врача, – рассмеялась, потом задумалась, шучу ли я. Потом рассмеялась снова, отпила еще латте и подняла брови, призывая меня продолжать.

– Я серьезно! Никаких хронических болей, никакой тошноты, и к тому же, в отличие от тех, кто пострадал в аварии или обнаружил у себя опухоль, я еще успею уладить все дела – времени полно. Но главное, – тут я выдержал эффектную паузу, – похоже, что ее летальность, – снова пауза: я никак не мог решить, на какую характеристику люди будут реагировать лучше, – можно оспорить. Это личное дело каждого.

Мы сидели в ресторанчике при Лондонском учебном госпитале, ожидая моей встречи с главой клиники болезней двигательного нейрона. Это должен был быть первый раз, когда мой собственноручно поставленный диагноз подтверждал специалист при личной встрече (на самом деле он уже подтвердил его неофициально, когда я связался с ним, чтобы предупредить о результатах исследования и весьма очевидных выводах из них).

– Погоди, но его же называют самой жестокой болезнью в мире, разве нет? – Элен я обожал за смелость: она не боялась пойти туда, куда и ангелы страшились ступить.

– Называют, но я до сих пор не понял, почему. Если выбирать между боковым амиотрофическим склерозом и опухолью мозга, я выберу первое. Или между ним и хронической болью. Или между ним и постоянной тошнотой. Или между ним и потерей рассудка. Или между ним и огромным количеством других ужасных способов умереть.

– С этим не спорю, но не зря же его так назвали.

– Не знаю! Да, все это ужасно, и я не сомневаюсь – больные действительно страдают, и их близкие тоже. Но мне кажется, могло быть намного хуже. Человек, с которым я сегодня встречаюсь, станет, надеюсь, моим ключом к тому, чтобы опережать на шаг впереди проблемы, когда мое тело начнет постепенно отключаться.

Оглядываясь назад, я понимаю: Элен тогда решила, что это стадия отрицания.

– Все на это надеются. Думаю, он даст тебе брошюру или что-то вроде того. У Национальной службы здравоохранения отличные брошюры.

– Я отказываюсь иметь с этим дело!

Первые пять минут наша беседа была исключительно дружеской и невинной, но сейчас моего врача явно охватывал жар, не имевший никакого отношения к качеству работы кондиционера в комнате.

– Но почему? Я уже говорил, что хочу играть на опережение в обеспечении медицинской поддержки. Хотелось бы все время опережать на шаг впереди проблемы…

– А я уже говорил, что отказываюсь иметь с этим дело, – отчеканил он, окатывая меня волнами гнева. – Болезни двигательного нейрона не подчиняются никаким правилам. С ними нельзя «играть на опережение». С ними можно только ждать!