В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть

Обратно в зал для фехтования я шел на деревянных ногах, медленно, как зомби. Как Коннор после наказания. На моих бриджах не было следов крови, но мне все равно было невероятно больно. Рана была очень глубокой. С трудом делая следующий шаг, я ловил себя на мысли, что предпочел бы, возможно, удары тростью. Для Коннора, по крайней мере, унижение закончилось. Мне оно казалось бесконечным. Чем глубже я анализировал свое наказание, тем быстрее распадался на части каркас, поддерживавший мое представление о комфортной жизни. Все казалось обманом. Ключевые для моего будущего элементы перестали существовать.

В раздевалке было пусто. На полу валялись мои вещи – последние артефакты прежнего беззаботного бытия. Я стянул спортивный костюм, но мысли мои бродили где-то далеко. Декан, вышедший из кабинета директора за мной следом, ушел в сторону закрытой для учеников учительской, бросив на прощание: «Поменьше экстравагантности, Скотт!»

– Так и думал, что вы вернетесь, – услышал я голос фехтмейстера. По его лицу нельзя было прочитать мысли. Раздражен? Смущен? И то и другое? – Сожалею, что вы не сможете встать во главе секции. Знаю, для вас это стало ударом. Но постарайтесь взглянуть на ситуацию с позиции директора, подумайте, какой пример такое назначение подаст другим мальчикам. И как оно могло повлиять на репутацию школы. Знаю, это очень устаревшая точка зрения. Как по мне, чем бы мужчина ни занимался на Хампстед-Хит[6], – его дело.

Это был настолько приятный сюрприз, что я мгновенно и очень энергично выпалил:

– Да, сэр! Совершенно верно! Конечно!

– Но вы уже могли заметить, что не все придерживаются этой точки зрения.

Он постоял еще минуту, прикидывая, все ли сказал, потом решил, что добавить нечего, сунул руку в карман и достал оттуда ключ.

– Заприте за собой, пожалуйста, когда будете уходить, – сказал он, протягивая ключ мне.

Это был, как я понял, прощальный подарок: только старосте секции доверяли запирать зал.

– Спасибо, сэр.

Я закончил переодеваться, закинул сумку на плечо, запер раздевалку и пошел через спортивные поля к выходу на Слипс. Это была узкая дорожка, не относившаяся к территории школы, но проходившая по ней, а потому огороженная с обеих сторон высоким забором. Так я срезал путь домой. На часах было около четверти шестого.

Спустя три минуты я уже открыл застекленные двойные двери в вестибюль многоквартирного дома, построенного в 1930-х годах; в нем я провел всю жизнь. Потом поднялся на ветхом лифте на верхний этаж и вошел в квартиру родителей.

Быстро клюнув маму в щеку, я сослался на домашнюю работу, грозившую занять не меньше трех часов, и ретировался в свою комнату. В голове все еще бушевал ураган мыслей. Усилием воли я заставил себя сосредоточиться на задачах по физике и полностью переключился на подготовку, однако вскоре вынужден был снова вернуться в свою рассыпающуюся на куски реальность. Проходя мимо, в мою комнату заглянул отец, который шел в спальню, чтобы переодеться. Он работал в небольшой венчурной компании и ежедневно ездил на работу на «даймлере». Если он дома, значит, пора спускаться к ужину. Вскоре я снова услышал в коридоре его шаги и вышел из своей комнаты, чтобы присоединиться к родителям в столовой, где мама как раз подавала еду.

Когда-то она собиралась стать врачом, но отказалась от этой идеи, выйдя замуж. Сколько я себя помнил, она отмечала течение однообразных будней домохозяйки строго регламентированным меню, составленным из овощей c Уимблдон-Виллидж и мяса из гастрономического отдела Harrods. Была среда, значит, нас ждали ребрышки новозеландского барашка, картофельное пюре, морковь и фасоль.

Когда десерт был уже съеден, а вечернее радио – еще не включено, я решил задать родителям пару вопросов. Возможно, я надеялся все им рассказать. Не исключаю, что именно шок от событий того дня придал мне храбрости и вынудил затронуть тему, которую я, с одной стороны, ранее боялся поднимать, а с другой – и не нуждался в этом. Теперь все изменилось. В ту среду мой мир перевернулся, и я хотел понять, где его новая ось.

– Сегодня в школе у нас был очень интересный спор. За и против. Гомосексуальность – это приемлемо или это мерзость перед Господом и человечеством? Мне интересно ваше мнение. У нас обе стороны были убеждены, что правы.

Мама немедленно встревожилась. Каждый раз, чувствуя, что я в ней нуждаюсь, она неизменно проявляла любовь и поддержку. Папа был таким же. Меня часто обнимали и целовали, для родителей это было естественно. И после моих слов они немедленно насторожились.

– Неужели, милый? Обе стороны? Какое разочарование, верно, дорогой? – она выжидающе посмотрела на отца.

– Полагаю, ты права. – Она продолжала смотреть, пока он не добавил: – Конечно, права.

– Надеюсь, все учителя заняли однозначную позицию в этом вопросе?

– Не совсем. Некоторые высказывались за одних, некоторые – за других.

– Ужасно. Просто ужасно! Так несправедливо по отношению к некоторым мальчикам. Из-за этого у них может сложиться неверное мнение. Возможно, мне стоит завтра позвонить директору и пожаловаться.