В сетях интриги. Дилогия

Пользуясь наступившей тишиной, поднявшись во весь рост, Бирон по-немецки, с особенной суровостью обратился к принцу:

— Замысел преступный, и только перст Божий не допустил сего до выполнения. Конечно, кровавая междоусобица могла возникнуть из сего дерзновенного покушения. Но… справедливость побуждает и то сказать: на другой же день принц Антон выразил твёрдо следующее мнение.

Глядя в бумаги, он прочёл по-немецки, очевидно по готовой выписке:

— «Видно, на все есть воля Божия!.. что министры и правительство приняли определение на регентство ненавистного им самим Бирона. Принцесса, молчит. И я уж себя успокоил. Мы лучше с супругою моею хотим терпеть, нежели чрез нас государство целое обеспокоить распрею всеобщей…» Эти слова прошу помнить, господа министры и прочие, кто сюда собрался. По ним мы должны и всё дело ценить, а не по более тяжким обстоятельствам, выясненным при дознании… А что меня касаемо…

Тяжёлым взглядом обведя не только принца, но и всех окружающих, так что многие поёжились невольно, Бирон с лицемерным смирением, в тоне которого скрывались и презрение и угроза, проговорил веско:

— Я на хулу, против меня извергаемую, забвеньем отвечаю.

Кончил и сел, неподвижный, громоздкий, держа обе руки со сжатыми пальцами на столе перед собой, как изваяние сфинкса, но с мужской, не с женской головою.

— Так вот уж как!.. — негромко проговорил Левенвольде, наклоняясь к соседу, Густаву Бирону.

— Да, это не шутка! — пробасил Бисмарк вполголоса на другом конце стола.

— Не ждали, право. Каков принц! — прозвучали ещё голоса…

И разом умолкли, едва Бирон дал знак, что желает ещё что-то сказать.

— Вы все слышали, что главнейшего явилось из дела о конспирации, ныне раскрытой и осуждённой. Теперь остаётся допросить самого принца: так ли оно все, как тут изложено?

И, обратясь к Антону, Бирон в упор задал вопрос:

— Ваше высочество, признаете вы все сказанное или отрицаете? Хотя при допросе пытки не было, исключая, что троим заговорщикам дано было по семнадцать ударов. Но… ежели вы отрицаете… — Бирон угрожающе усилил голос: — Тогда их снова, и Грамматина, и Семенова, и других — крепко пытать станут о правде, пока оную не обнаружим!..

Сидящие против раскрытой двери судьи могли видеть, как заволновалась в соседнем покое принцесса Анна, поднялась с кресла, словно готова была броситься сюда… Потом, удержанная фрейлиной фон Менгден, снова опустилась назад, закрыв лицо руками, как бы от ужаса…

Принц Антон, ещё больше побледневший, вскочил, весь дрожа, и срывающимся голосом забормотал, подняв опущенную до сих пор голову:

— Нннет… ннет!.. Проо-оошу вас… Ннне пыы-тайте… Нннет!..

— Так, значит, все, сказанное здесь, правда? — продолжал допытываться методично регент.

Принц Антон кивнул утвердительно опущенной снова на грудь головой.

— Вы видели, государи мои! — победоносно бросил всем Бирон, подымая свой сильный голос почти до крика. — Теперь второй вопрос, — уже более спокойно, снисходительно даже, обратился он к принцу. — Чего желали вы сами, ваше высочество, входя в подобные сношения, произнося столь непристойные вам речи? Питая тем несносную крамолу, подбивая к недовольству изменников, офицеров и нижних чинов гвардии его величества, императора нашего и государя?

Антон молчал.

— Отвечайте по доброй совести и правдиво, — продолжал настаивать регент. — Тем только уменьшите тяжкую вину свою, содеянную лишь по незнанию, по юности лет. Я только так и могу полагать, и верю этому… Говорите же, мы ждём!

Не поднимая головы, принц сделал было усилие, чтобы заговорить. Но стыд, обида, и страх, и жгучее негодование словно стальным кольцом сжали горло и грудь. И он, не говоря ни слова, порывисто отвернулся от стола, чтобы окружающие не видели редких, тяжёлых слёз, выжатых из глаз невыносимой нравственной пыткой, сейчас переживаемой под ударами жестокого человека. Быстрым движением отерев эти слёзы, Антон снова обернулся к столу, с лицом, которое сразу как-то осунулось и постарело здесь, на глазах у всех.

Подавленный, уничтоженный окончательно, этот принц, и раньше мало кому внушавший опасение, теперь стал жалок почти всем сидящим вокруг него судьям.

Сочувственные взгляды, сдержанные вздохи, лёгкое перешёптывание выдавало общее настроение, явно изменившееся в пользу принца, раздавленного тяжёлой пятой диктатора, как давит копыто кабана жалкого червя, ползущего по лесной тропе.

Заметив это, Бирон понял, что зашёл чересчур далеко.

И он снова заговорил, гораздо дружелюбнее, принуждая себя смягчить тон и выражение своего тупо-неподвижного лица.

— Зачем молчать, ваше высочество? Ответ не должен вам казаться столь трудным. Мы здесь пока не судьи. Правительство желает знать всё дело вполне, чтобы принять меры, охранить спокойствие в государстве. Но против вас нет пока столь тяжких улик, как против закоренелых преступников, изловленных при сем заговоре. Правда, были попытки с вашей стороны войти в сношения и с членами правительства…