Начиная съ 1859 года русская печать получила нѣкоторую свободу и со страстью отдалась обсужденію политическихъ и экономическихъ реформъ, которыя должны были сгладить слѣды тридцати-лѣтняго военнаго режима Николаевщины; отголоски напряженной интелектуальной дѣятельности, волновавшей страну, долетали и до нашихъ классныхъ комнатъ. Нѣкоторые изъ насъ много читали, стремясь пополнить свое образованіе. Вообще, мы проявляли горячій интересъ къ предполагавшейся перестройкѣ нашихъ архаическихъ учрежденій и нерѣдко, — между уроками тактики и военной исторіи, — завязывались оживленные толки объ освобожденіи крестьянъ и объ административныхъ реформахъ. Уже на другой день послѣ обнародованія указа о давно ожидаемомъ и многократно откладываемомъ освобожденіи крестьянъ, нѣсколько экземпляровъ объемистаго и запутаннаго «Положенія» попали въ нашу маленькую, залитую солнечнымъ свѣтомъ, библіотечную комнатку, гдѣ мы немедленно занялись усерднымъ изученіемъ и комментированіемъ «Положенія». Итальянская опера была забыта, — мы стали посвящать свободное время обсужденію возможныхъ результатовъ освобожденія и его значенія въ жизни страны. Исторія вообще и въ особенности исторія иностранныхъ литературъ обратилась въ лекціяхъ нашихъ профессоровъ въ исторію философскаго, политическаго и соціальнаго роста человѣчества. Сухіе принципы «политической экономіи» Ж. Б. Сея и комментаріи русскихъ гражданскихъ и военныхъ законовъ, которые прежде разсматривались, какъ предметы совершенно излишніе въ схемѣ образованія будущихъ офицеровъ, теперь, въ приложеніи къ нуждамъ страны, казалось, получили новую жизнь.
Рабство пало, и умы всѣхъ были заняты предстоящими реформами, которыя должны были увѣнчаться конституціонными гарантіями. Страна ожидала немедленныхъ и широкихъ реформъ. Всѣ наши учрежденія требовали коренной переработки, являясь странной смѣсью законовъ, унаслѣдованныхъ отъ стараго Московскаго періода, узаконеній Петра I, пытавшагося создать военную державу путемъ указовъ изъ Петербурга, законовъ, возникшихъ по прихоти придворныхъ куртизановъ развратныхъ императрицъ и законовъ Николая I, каждая строка которыхъ была пропитана военнымъ деспотизмомъ. Мы жадно читали журналы и газеты того времени, въ которыхъ горячо обсуждалась необходимость всестороннихъ реформъ.
Но въ это время, на ряду съ общимъ оживленіемъ, начали показываться зловѣщіе признаки реакціи. Почти наканунѣ освобожденія крестьянъ Александръ II испугался собственнаго дѣла, и реакціонная партія мало по малу начала пріобрѣтать вліяніе въ Зимнемъ Дворцѣ. Николай Милютинъ — душа крестьянской реформы въ бюрократическихъ сферахъ, — былъ внезапно удаленъ въ отставку за нѣсколько мѣсяцевъ до обнародованія указа объ освобожденіи, и труды либеральныхъ комитетовъ были переданы для новой редакціи, болѣе благопріятной для помѣщиковъ, комитетамъ второго созыва, членами которыхъ были назначены въ большинствѣ рабовладѣльцы стараго закала, такъ называемые «крѣпостники». На прессу снова надѣли намордникъ; свободное обсужденіе «Положенія» было воспрещено; нумеръ за нумеромъ конфисковался.
Реакціонная волна, поднявшаяся въ Петербургѣ съ 1861 года, еще не успѣла докатиться до Сибири. Михайлова, на пути его въ Нерчинскіе рудники, чествовалъ обѣдомъ Тобольскій губернаторъ. Герценовскій «Колоколъ» былъ широко распространенъ въ Сибири, а въ Иркутскѣ, куда я попалъ въ сентябрѣ 1862 года, культурные слои общества были еще полны оптимистическихъ надеждъ. «Реформы» были тогда на языкѣ у всѣхъ въ Иркутскѣ, и одной изъ наиболѣе горячо обсуждаемыхъ реформъ была необходимость полной реорганизаціи системы ссылки.
Я былъ назначенъ адъютантомъ къ Забайкальскому губернатору, генералу Болеславу Казиміровичу Кукелю, литвину, вполнѣ симпатизировавшему либеральнымъ идеямъ той эпохи, и, мѣсяцъ спустя, очутился въ большой сибирской деревнѣ Читѣ, которая была возведена Муравьевымъ въ чинъ главнаго города Забайкалья.