Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ

Когда я находился уже въ Англіи, въ 1881 г., ко мнѣ обратились съ предложеніемъ сообщить въ англійской печати о положеніи въ русскихъ тюрьмахъ людей, арестуемыхъ по обвиненію въ политическихъ преступленіяхъ; правдивое сообщеніе подобнаго рода являлось настоятельной необходимостью, въ виду систематической лжи по этому поводу, распространявшейся однимъ агентомъ русскаго правительства. Я коснулся этого вопроса въ статьѣ о русской революціонной партіи, напечатанной въ Fortnightly Revicio (въ іюнѣ 1881 г.). Хотя ни одинъ изъ фактовъ, приведенныхъ въ вышеупомянутой статьѣ, не былъ опровергнутъ агентами русскаго правительства, но въ тоже время были сдѣланы попытки провести въ англійскую прессу свѣдѣнія о русскихъ тюрьмахъ, изображавшія эти тюрьмы въ самомъ розовомъ свѣтѣ. Тогда я, въ свою очередь, вынужденъ былъ въ рядѣ статей, появившихся въ «Nineleenth Century», разобрать, что такое представляютъ собою русскія тюрьмы и ссылка въ Сибирь. По возможности воздерживаясь отъ жалобъ на притѣсненія, претерпѣваемыя нашими политическими друзьями въ Россіи, я предполагалъ дать въ своихъ статьяхъ понятіе о состояніи русскихъ тюремъ вообще, о ссылкѣ въ Сибирь и о результатахъ русской тюремной системы; я разсказалъ о невыразимыхъ мученіяхъ, которыя испытываютъ десятки тысячъ уголовныхъ арестантовъ въ тюрьмахъ Россіи, на пути въ Сибирь и, наконецъ, въ самой Сибири, — этой колоссальной уголовной колоніи россійской имперіи. Чтобы пополнить мои личныя наблюденія, которыя могли устарѣть, я познакомился съ обширною литературою предмета, посвященною тогда, за послѣднее время, въ Россіи тюремному вопросу. Но именно это изученіе убѣдило меня, во-первыхъ, въ томъ, что положеніе вещей осталось почти такимъ же, какимъ оно было двадцать пять лѣтъ тому назадъ; во-вторыхъ, въ томъ, что, хотя русскимъ тюремнымъ чиновникамъ очень хочется имѣть подголосковъ въ Западной Европѣ, съ цѣлью распространенія изукрашенныхъ извѣстій объ ихъ якобы гуманной дѣятельности, все же они не скрываютъ суровой правды ни отъ русскаго правительства, ни отъ русской читающей публики. И въ оффиціальныхъ отчетахъ и въ прессѣ они открыто признаютъ, что тюрьмы находятся въ отвратительномъ состояніи. Нѣкоторыя изъ этихъ оффиціозныхъ признаній я привожу ниже.

Въ скоромъ времени послѣ того, какъ я писалъ о русскихъ тюремныхъ порядкахъ въ англійской прессѣ, — а именно — съ 1882 по 1886 гг., — мнѣ пришлось провести три года во французскихъ тюрьмахъ: въ Prison Départementale въ Ліонѣ и въ Maison Centrale въ Клэрво (Clairvaux). Описаніе обѣихъ этихъ тюремъ было дано мной въ статьѣ, появившейся въ «Nineleenth Century». Мое пребываніе въ Клэрво, въ близкомъ сосѣдствѣ съ 1400 уголовныхъ преступниковъ, дало мнѣ возможность присмотрѣться къ результатамъ, получаемымъ отъ заключенія въ этой тюрьмѣ, — одной изъ лучшихъ не только во Франціи, но, насколько мнѣ извѣстно, и во всей Европѣ. Мои наблюденія побудили меня заняться разсмотрѣніемъ съ болѣе общей точки зрѣнія вопроса о моральномъ вліяніи тюрьмы на заключенныхъ, въ связи съ современными взглядами на преступность и ея причины. Часть этого изслѣдованія послужила темой реферата, прочтеннаго мной въ Эдинбургскомъ Философскомъ Обществѣ.

Включая въ настоящую книгу часть моихъ журнальныхъ статей по тюремному вопросу, я подновилъ ихъ фактическій матеріалъ на основаніи свѣдѣній, въ большинствѣ случаевъ заимствованныхъ изъ русскихъ оффиціальныхъ изданій, а также выключивъ изъ нихъ полемическій элементъ. Вновь написанныя главы о ссылкѣ на Сахалинъ и объ одномъ эпизодѣ изъ жизни ссыльныхъ поляковъ въ Сибири служатъ дополненіемъ общаго описанія русскихъ карательныхъ учрежденій.

Глава I

Мнѣ впервые пришлось ознакомиться съ русскими тюрьмами въ 1862 г., въ Забайкальской Области. Я тогда только что пріѣхалъ въ Иркутскъ, — молодымъ казачьимъ офицеромъ, не достигшимъ еще двадцати-лѣтняго возраста, — и, мѣсяца два спустя послѣ моего прибытія, былъ уже назначенъ секретаремъ мѣстнаго комитета, занимавшагося вопросомъ о реформѣ тюремъ. Считаю не лишнимъ сдѣлать здѣсь нѣсколько необходимыхъ поясненій.

Образованіе мое въ то время ограничивалось курсомъ военной школы. Мы, конечно, посвящали много времени математикѣ и естественнымъ наукамъ, но еще болѣе времени уходило на изученіе военнаго искусства, искусства уничтоженія людей на поляхъ битвъ. Но мы переживали тогда въ Россіи эпоху великаго пробужденія мысли, наступившую вслѣдъ за Крымскимъ разгромомъ; немудрено поэтому, что даже на образовательномъ курсѣ военныхъ школъ отразилось вліяніе этого великаго движенія. Нѣчто, стоявшее выше милитаризма, проникало даже сквозь стѣны Пажескаго Корпуса.