В родном углу

— А провались-ка я по поясъ въ холодную воду осенью — сейчасъ и смерть… — опять сказалъ Сухумовъ. — И вѣдь какое лѣкарство-то! Сушеная малина и ивовая кора. Положимъ, что въ ивовой корѣ салициловыя начала есть, что въ подобныхъ заболѣваніяхъ можетъ быть и полезно, но средство-то ужъ очень примитивное. И выздоровѣлъ и дожилъ до глубокой старости. А я проглотилъ уйму разной химической дряни и все-таки безъ толку. «Нѣтъ, мы выродились. Это вырожденіе».- подумалъ Сухумовъ, — Бабушка Клеопатра Андреевна была замужемъ за своимъ двоюроднымъ братомъ, какъ разсказывала мнѣ мать, а это способствуетъ вырожденію. Оттого и отецъ мой умеръ въ такихъ молодыхъ годахъ. Умеръ внезапно… Умеръ, очевидно, отъ лопнувшей аневризмы крупнаго сосуда или отъ кровоизліянія въ мозгъ. У отца кровеносная система была подгулявши, а у сына и еще того больше. Вырожденіе… Вырожденіе… Родственные браки способствуютъ къ вырожденію потомства. Да, это вырожденіе, — повторилъ онъ мысленно еще разъ и откинулся въ кресло корпусомъ назадъ.

Стучалъ маятникъ часовъ. Сухумовъ прислушивался къ нему и почувствовалъ, что маятникъ опять какъ-бы выговариваетъ:

«Вы-ро-жде-нье, вы-ро-жде-нье»…

Въ дверяхъ послышался кашель и затѣмъ голосъ камердинера предупредилъ:

— Это я, я, Леонидъ Платонычъ… Не извольте пужаться. Я бромъ принесъ вамъ, ландыши и хлоралъ-гидратъ… Тутъ и ложка, и рюмочка съ водой для капель. Да тамъ управляющій Сидоръ Софронычъ желаетъ васъ видѣть, — сообщилъ Поліевктъ.

— Что такое ему? Зови… — отвѣчалъ Сухумовъ.

Вошелъ неслышными шагами обутый въ валенки старикъ-управляющій.

— Добраго здоровья, — поклонился онъ при входѣ. — Не изволили еще започивать, такъ я къ вамъ, чтобы сообщить. Изволили приказать доктора вамъ пригласить, такъ я посылалъ къ нему нарочнаго верхомъ. Верховой сейчасъ вернулся. Докторъ Нектарій Романычъ приказали сказать, что завтра послѣ полудня они пріѣдутъ. Докторъ Кладбищенскій…

— Спасибо, спасибо. Какъ вы исполнительны! — сказалъ ему Сухумовъ, стараясь быть любезнымъ.

— Больше ничего не прикажете?

— Ничего. Можете уходить.

— А насчетъ стряпни для васъ къ завтрему, Леонидъ Платонычъ?

— Стряпайте, что хотите. У меня совсѣмъ нѣтъ аппетита. Меня на ѣду не тянетъ. Не дѣлайте только ничего тяжелаго и кислаго… Жирное можете. Жиры мнѣ даже полезны. Такъ что хотите. Извините, какъ васъ зовутъ? Я все позабываю.

— Сидоръ Софронычъ я.

— Такъ что хотите, то и прикажите стряпать, Сидоръ Софронычъ. Не изощряйтесь. Ничего особенно не надо. Я ѣсть все равно ничего не буду. Только поковыряю вилкой да погляжу. Звѣзда моя на этотъ счетъ совсѣмъ закатилась, — пояснялъ управляющему Сухумовъ.

— Но осмѣлюсь вамъ напомнить, что вѣдь докторъ Нектарій Романычъ пріѣдетъ, — возразилъ управляющій. — Пріѣдетъ онъ къ обѣду. Придется вамъ его угостить обѣдомъ. Вѣдь у насъ здѣсь трактировъ нѣтъ, чтобы ему гдѣ-нибудь пообѣдать.

— Ахъ, да, да. Вы правы. Въ такомъ, случаѣ стряпайте что-нибудь получше. Но я въ сторонѣ. Меня не тревожьте. Я право не знаю, что можно здѣсь заказывать. Въ крайнемъ случаѣ спросите Поліевкта.

— Слушаю-съ, — поклонился управляющій и исчезъ, неслышными шагами выйдя изъ комнаты.

А Поліевктъ стоялъ у стола съ ѣдой, печально покачивалъ головой и говорилъ:

— Такъ ничего и не изволили скушать? Ну, баринъ! Вѣдь ѣдой-то только люди и держатся. Даже больные и тѣ…

— Но если мнѣ даже противно смотрѣть на ѣду? Не могу я, — отвѣчалъ Сухумовъ.

— Да надо, Леонидъ Платонычъ, ваша милость, немного понатужиться. Вѣдь это не для чего другого, а для здоровья. Иной разъ и не хочешь ѣсть, а сядешь къ столу, возьмешь кусокъ въ ротъ — и захочется. Вотъ яички всмятку. Вотъ это совсѣмъ легкое. Вотъ карасикъ жареный въ сметанкѣ. Смотрите, какъ онъ ласково глядитъ.

— Да вѣдь уже я сказалъ, что я не въ состояніи ѣсть — ну, и оставь меня въ покоѣ! — раздраженно крикнулъ Сухумовъ. — Можешь даже все убирать со стола. Оставь только молоко и кусочекъ хлѣба. На ночь, ложась спать, я стаканъ молока выпью.

Камердинеръ убиралъ со стола.

Сухумовъ, отложивъ двѣ книжечки дневника бабушки, складывалъ все остальное, вынутое изъ ящиковъ, обратно въ ящики.

— Скоро почивать ложиться будете, ваше высокородіе? — спросилъ Сухумова камердинеръ. — Вѣдь уже двѣнадцатый часъ.

— Когда сонъ хоть немножко клонить будетъ. А то что-жъ такъ-то валяться безъ сна? Да ты что? Ты отправляйся и ложись. Я самъ раздѣнусь и лягу. Приму брому и лягу.

— Не прикажете-ли, чтобы я рядомъ въ гостинной на диванѣ легъ? — не унимался Поліевктъ, все еще не уходя изъ спальни.

— Зачѣмъ? Что я? Вконецъ разслабленный, что-ли?

— Далеко моя-то каморка отъ электрическаго звонка. Заснешь и не услышишь. А тутъ коли ежели вамъ крикнуть меня — и готово.

— Что за глупости! Ложись, гдѣ устроился. Что можетъ случиться? А если что случится — два, три раза позвоню.

Поліевктъ поклонился.

— Покойной ночи, кудрявыхъ сновъ желаю вамъ, — сказалъ онъ. — Бромъ и ландыши на ночномъ столикѣ, туфли у кровати.

Сухумовъ остался одинъ.

VI