В родном углу

Когда Сухумову исполнилось совершеннолѣтіе и онъ перешагнулъ двадцать одинъ годъ, онъ пріѣхалъ въ Петербургъ получать отъ опекуна свое отцовское наслѣдство и ужъ остался жить въ Петербургѣ. Наслѣдство послѣ отца было невелико, но давало средства къ безбѣдному существованію. Онъ обмеблировалъ себѣ приличную маленькую квартирку на Сергіевской улицѣ, при чемъ опекунъ, старый сенаторъ, рекомендовалъ ему изъ числа своихъ лакеевъ-камердинера Поліевкта Игнатьева, который и сейчасъ служитъ у Сухумова. Связи опекуна и сановныхъ родственниковъ доставили ему служебное положеніе. Онъ былъ зачисленъ въ одно изъ министерствъ не на особенно обременительныя занятія и зажилъ жизнью петербургской золотой молодежи. Но будучи отъ природы хилаго здоровья, Сухумовъ вскорѣ захворалъ. Онъ простудился во время поѣздки на тройкѣ въ загородный ресторанъ. Острое заболѣваніе началось съ простой инфлуэнцы съ ревматическимъ характеромъ, но она осложнилась и оставила послѣ себя послѣдствія, отъ которыхъ главнымъ образомъ потомъ и пришлось лѣчиться. При лѣченіи пришлось и жизнь перемѣнить. О прожиганіи ея, какъ прежде, не могло быть и рѣчи. Сухумовъ, опасаясь смерти, перемѣнилъ жизнь. Пришлось сидѣть дома, развлекаясь только иногда спектаклями. Были брошены ресторанныя пирушки и заведенъ домашній столъ. Остались посѣщенія семейныхъ домовъ, но ихъ было мало. На службу Сухумовъ ходилъ не каждый день. Времени свободнаго и днемъ и по вечерамъ было много. Онъ вспомнилъ объ естественныхъ наукахъ, которыя такъ любилъ за границей, и опять занялся ими, обложившись книгами.

Сухумовъ совѣтовался со многими извѣстными врачами, но болѣзни, явившіяся послѣдствіемъ инфлуэнцы, плохо поддавались лѣченію. Да и вообще одна болѣзнь вела за собой другую. Что-нибудь одно излѣчивалось и заболѣвало другое. Организмъ былъ расшатанъ. Явилась полная неврастенія, и наблюдавшій за общимъ состояніемъ здоровья Сухумова врачъ посовѣтовалъ сократить и чтеніе по естественнымъ наукамъ.

— Что-нибудь легонькое, что-нибудь веселенькое, — совѣтовалъ онъ.

Сухумовъ сильно недомогалъ. Онъ сдѣлался мнительнымъ. Каждый день, вставая не свѣжимъ, не бодрымъ, онъ прислушивался къ себѣ и находилъ, что у него что-то болитъ, но что именно, не могъ дать себѣ отчета. Да и врачи, постукивая его, выслушивая и дѣлая анализы его выдѣленій, строго не могли опредѣлить его главную болѣзнь. Пилъ онъ іодъ, бромъ, литій но это были для него только палліативы.

— Нужны укрѣпляющія средства… — слышались совѣты.

Сухумовъ поѣхалъ за границу, просиживалъ подолгу въ нѣсколькихъ санаторіяхъ, подвергая себя ихъ режиму и глотая прописываемые ему медикаменты, вернулся въ Петербургъ подбодреннымъ, но все-таки невылѣчившимся.

Зимой инфлуэнца повторилась. Сухумова еле спасли. Неврастенія опять ярко проявилась во всей своей формѣ. Врачи посылали его вонъ изъ Петербурга, въ Финляндію, на Иматру, въ одну изъ финляндскихъ санаторій.

— Вонъ изъ Петербурга. Куда-нибудь на свѣжій воздухъ. Питательная пища, разумный моціонъ… — совѣтовали они.

За годъ передъ этимъ Сухумовъ только-что унаслѣдовалъ отъ своей бабушки Клеопатры Андреевны Сухумовой-Подгрудской большое имѣніе съ прекраснымъ домомъ. Сухумовъ вспомнилъ объ этомъ имѣніи и поѣхалъ въ него.

IV