В путь-дорогу! Том III

— Надо ее понять… Это даромъ не дается… Только въ нашихъ ребятахъ и остался настоящій буршикозный духъ. Нѣмцы что… Нѣмцы — кноты. Еслибъ не команъ, они бы по мордѣ били другъ друга… Я ихъ знаю, я съ ними не мало дрался… Вотъ теперь лордъ-Чичисхеймъ ихъ пробираетъ.

И филистръ указалъ рукой на шаржиртера, который только крякнулъ и проглотилъ стаканъ пива.

— Справедливое сужденіе имѣть изволите въ мысляхъ вашихъ, — пустилъ изъ-подъ галстуха татуированный.

Вошелъ маленькій ольдерманъ съ кускомъ сыру въ сѣрой бумагѣ.

— Христіанъ Иванычъ, — обратился къ нему съ улыбкой филистръ: — мы тебя, кажется, обидѣли. Изъ гезефу ничего не осталось.

— Нехъ, — отвѣтилъ ольдерманъ.

— А водка, — сурово произнесъ корпораціонный принципалъ… — водка есть, Цифирзонъ выпьетъ и водки.

Цифирзонъ дѣйствительно выпилъ водки и закусилъ собственнымъ сыромъ.

Жутко становилось Телепневу. Но филистръ начиналъ его интересовать. Въ филистрѣ сказывалась какая-то идея, по крайней мѣрѣ видно было желаніе осмыслить ту жизнь, уголокъ которой открылся новичку. Въ остальныхъ троихъ Телепневъ не могъ распознать ничего особенно разумнаго и привлекательнаго. Шаржиртеръ казался ему желтой стѣной, объ которую, правда, можно было расшибить голову; но врядъ ли она при этомъ подала-бы какой-нибудь звукъ. Татуированный буршъ представлялъ собою олицетвореніе бурсацкой утробы: онъ только ѣлъ, пилъ и говорилъ пошлости. Маленькій ольдерманъ производилъ на него впечатлѣніе тѣхъ комнатныхъ собачекъ, которыя торчатъ постоянно на глазахъ и какъ будто для чего-то нужны; а въ сущности ни на какое толковое дѣло не пригодны.

Телепневъ замѣтилъ, что у всѣхъ буршей есть прозвища: филистра звали — «Лукусъ, шаржиртера — лордъ Чичисхеймъ, ольдермана — Христіаномъ Иванычемъ Цифирзономъ. — «Вотъ и мнѣ сразу же дадутъ какое-нибудь прозваніе», — подумалъ онъ и почувствовалъ себя крайне безпомощнымъ. — «Точно собакѣ какой бросятъ кличку, и надо будетъ помириться со всѣмъ этимъ!»

X.

Часу въ шестомъ того же дня, Телепневъ только-что присѣлъ къ столу и собрался было писать письмо въ К. къ своимъ оставленнымъ закадыкамъ, — какъ въ дверь стукнули довольно энергично.

«Опять бурсаки», — подумалъ онъ, и крикнулъ по-нѣмецки: herein!

Ввалились дѣйствительно бурсаки: маленькій ольдерманъ и съ нимъ еще не виданный Телепневымъ буршъ, высокаго роста, худой, съ пріятнымъ смуглымъ лицомъ, въ короткой студенческой шинелькѣ русскаго покроя.

— Одѣвайся-ка, фуксъ, — заговорилъ ольдерманъ комически-дѣловымъ тономъ… — сегодня у васъ кнейпа мѣсячная… будемъ тебя поздравлять съ поступленіемъ… Надо тащить корбъ!

Высокій буршъ снялъ фуражку и очень добродушно поклонился Телепневу, перегнувшись всѣмъ корпусомъ.

Телепневъ хотѣлъ было спросить: «кого онъ имѣетъ удовольствіе видѣть у себя», но удержался.

Ольдерманъ дернулъ высокаго бурша за шинельку и проговорилъ:

— Это вашъ брандфуксъ, Варцель, нѣмецъ, но изъ Россіи, прозывается: миленькій!

Телепневъ пожалъ руку миленькаго и предложилъ ему покурить.

— Rasch, rasch, — крикнулъ ольдерманъ, — надо взять корбъ, одѣвайся, фуксъ!

— Мы пойдемъ за пивомъ, — объяснилъ Телепневу высокій буршъ.

Въ тонѣ, съ которымъ онъ обратился къ новичку, было много мягкости. Онъ, видимо, желалъ показать Телепневу, что очень хорошо понимаетъ его положеніе.

Телепневъ наскоро одѣлся и не проронилъ почти ни одного слова во всю дорогу. Шли они одинъ за другимъ, по узенькому тротуару, и скоро ольдерманъ, который предводительствовалъ шествіемъ, повернулъ въ тотъ переулокъ, гдѣ стоялъ уже знакомый Телепневу: Speisehaus. Шпейзехаузъ былъ пустъ, когда бурши вошли туда.

Ольдерманъ скомандовалъ корбъ пива. Мальчишка, съ помощью самого кнейпвирта, вытащилъ изъ-подъ прилавки большую корзинку съ бутылками и поставилъ ее у печки, противъ бильярда. Телепневъ съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на эту корзинку.

— Ну, что-жь? — крикнулъ ольдерманъ.

— Надо нести, — обратился добродушный буршъ къ Телепневу.

— Намъ? — наивно спросилъ Телепневъ.

— Да, намъ.

— Ну rasch, rasch, а то пожалуй педеля абфасируютъ! — понукалъ ольдерманъ.

Нечего было дѣлать: взялся Телепневъ за ручку корзинки; высокій буршъ подхватилъ ее съ другаго конца, и поволокли они на улицу пивной гезефъ для предстоящей бурсацкой кнейпы.

Смѣшно и дико показалось Телепневу исполненіе его обязанностей. Все это имѣло видъ комедіи, и никакъ онъ не могъ взять въ серьезъ своей новой роли. Но да такой степени странное впечатлѣніе производило на него знакомство съ міромъ буршей, что онъ рѣшительно не въ состояніи былъ начать съ ними какого-нибудь объясненія или просто разговора.

— Тяжело? — спросилъ брандфуксъ, когда они порядочно отошли отъ шпейзехауза.

— Нѣтъ, ничего, — отвѣтилъ кроткимъ тономъ Телепневъ.

Ольдерманъ шелъ по тротуару; а фуксы тащили корзинку посрединѣ улицы. На площадкѣ, откуда открывалась дорога черезъ мостъ, ольдерманъ вдругъ остановился и пугливо встрепенулся.

— Пехъ, господа, — проговорилъ онъ тихой скороговоркой, — педеля катятъ!

— Ничего, — успокоивалъ добрый буршъ.

— Вали на протопопа! — скомандовалъ ольдерманъ, — авось не замѣтятъ: правѣе держите, ближе къ домамъ.