В поте лица своего

— Пытаемся. Не теряем надежды. А между тем недостроенное здание разрушается… Ну, поедем дальше. Володя, держи курс на шлаковую гору.

Мы долго мчались на север, оставляя позади себя хвост пыли. Приехали в рабочий поселок Каменка. Тот самый, где обитает Федора.

Около знака бедствия, поставленного когда-то Алексеем, Колесов попросил шофера остановиться. Ясно, зачем. Лишняя трата времени. Я сказал секретарю горкома, что в курсе тяжбы жителей загазованного поселка с Булатовым, и мы поехали дальше.

Не успел секретарь горкома сделать и нескольких шагов по земле бывшей станицы, доживающей свой век, как его атаковали жители поселка. Обступили со всех сторон. Шумели. Гневались. Жаловались:

— Товарищ Колесов, когда же кончатся наши мучения?

— Вот-вот сгорим! Смотрите, как близко подобрался огонь к нашим домам.

— Задыхаемся от угарного газа.

— Несколько раз в сутки бомбят нас скордовиной.

— Почему Булатов не переселяет нас?

Колесов старался успокоить людей. Сказал, что городской Совет принял уже постановление, обязывающее директора комбината переселить людей в новые дома из чрезмерно загазованной, опасной в пожарном отношении зоны. Нет никакого сомнения, что Булатов выполнит это постановление в самые кратчайшие сроки.

Люди повеселели. Слово секретаря горкома, депутата Верховного Совета — надежное слово.

Колесов, когда мы ехали обратно в город, молчал, погруженный в какие-то невеселые думы.

Приехали туда, откуда выехали, — к зданию горкома партии и горсовета. Выходим из машины. Колесов говорит:

— Я не считаю наше путешествие по городу законченным. Поднимемся наверх, я вам покажу два интересных документа, проливающих свет на эту возмутительную историю с загазованным поселком.

В своем кабинете он открывает сейф, достает пачку бумаг, раскладывает на столе.

— Горсовет дважды принимал решения по письмам жителей поселка Каменка. Первое — от тридцать первого октября шестьдесят девятого года и второе — от двадцать восьмого мая семьдесят первого года. Вот и вот… В этих документах ясно и категорически сказано: первое — обязать директора металлургического комбината товарища Булатова в семидесятом году снести все индивидуальные жилые строения в зоне санитарной защиты радиусом триста метров, жилые строения, находящиеся в санитарно-защитной зоне в пределах тысячи метров, снести в семьдесят первом году; второе — руководству меткомбината до двадцатого ноября шестьдесят девятого года разработать мероприятия, исключающие возможность взрывов на участке по выбивке скордовин…

— Ну, а где же результат этих прекрасных постановлений? — спрашиваю я.

— Вы хотите сказать, почему исполком горсовета до сих пор не заставил директора комбината считать обязательным для себя решения органов советской власти?.. Булатов сопротивляется.

— Почему? Он против сноса поселка?

— Нет. Он тоже за. Но его не устраивает формулировка решения. Он хотел бы, чтобы поселок был снесен по ветхости.

— Не понимаю. Для чего ему это понадобилось?

— Для юридической зацепки. Если мы признаем строения поселка ветхими, в этом случае, согласно статье закона, не комбинат обязан предоставить людям жилье, а городской Совет. Ссылался он и на то, что жители загазованной зоны работают главным образом не у него на комбинате, а в другом ведомстве — в строительном тресте. Пусть, дескать, и тот раскошелится. Вот до чего дошло! И еще упирал на то, что немало металлургов ждет очереди улучшить свои жилищные условия. Говорит, что мы чересчур добренькие… за счет трудящихся комбината. Упрекал, что мы не понимаем его забот о сталеварах, горновых, вальцовщиках, на ком держится комбинат. Красиво и грозно доказывал. Или, проще говоря, проявлял местничество в подходе к общегосударственному делу, попирал нашу Конституцию, нарушал права человека. Так прямо я и сказал Булатову. Обиделся. Раскричался. Грозился уйти в отставку. Конфликт разгорелся с новой силой после того, как Андрей Андреевич издал приказ, как следует распределять квартиры. Мы немедленно опротестовали его…

— Проект приказа в свое время не был согласован с профсоюзом, с парторганизацией?