В поте лица своего

Нет ничего более естественного, чем смерть. И нет ничего более противного природе человека, чем она. До последней своей минуты люди верят в непобедимую силу жизни. Мало кто уходит без ропота, без сопротивления.

Я должен смириться с мыслью, что Голоты-старшего скоро не станет. Да! Уже смирился… Вся проблема теперь в том, к а к  это произойдет. Мне не безразлично это  к а к. Хочу мгновенно, одним прыжком, уйти в небытие.

До чего же спокойно размышляю я теперь о том, что с ужасом отгонял от себя в двадцать, тридцать, сорок и даже в пятьдесят лет!

Сам себя убеждаю. Сам себя опровергаю.

Моя жизнь до краев наполнена неустанным трудом, большими событиями века, великими свершениями страны. Богата радостями и потрясениями, поисками истины, встречами с ней и горечью ошибок, разочарований. Неужели  т а к а я  моя жизнь, не похожая на миллиарды других, кончится, исчезнет?

Никуда не денешься и от таких мыслей в минуты слабости…

Да и слабость ли это? Человек, если он действительно человек, не может не думать о том, какое место займет в бессмертном мире.

Однажды под Ленинградом, на окраине населенного пункта Красный Бор, морозный воздух январского утра был потрясен могучим ревом бойцов, атакующих позиции фашистов. Тысячеголосое «ура», рожденное воедино слитой волей, прозвучало как победный клич, как признание в любви к Родине, как причастность к ее величию и бессмертию. Ничего более грозного и прекрасного не довелось мне слышать!..

Комбинат породил меня. Он и примет в свои огненные объятья.

Оказывается, ты тщеславный. Хочешь закончить жизнь не как все люди?

Чепуха! Я просто предпочитаю молниеносный огонь медленному разложению.

Самовозносишься, гордец? Гордость — одна из величайших привилегий человеческого духа!..

Стоп! Тяжелая дискуссия с самим собой закончена. Почти не отрывая пера от бумаги, я настрочил послание тем, кто оставался на земле:

«Дорогие товарищи, друзья, соратники!

Пишу вам это прощальное письмо с ясной головой и с надеждой, что вы поймете мой поступок. Жестокий и по отношению к себе, и по отношению к вам. Но необходимый в моем положении.

Здесь, на горячих путях комбината, я стал рабочим, коммунистом. Все лучшее, что было у меня в жизни, связано с нашими домнами, мартенами, блюмингами, с родным городом. Где бы я ни был, всегда мое сердце тянулось на родину. Вот почему и в последние свои дни захотел пожить и поработать здесь, глядя на родное небо, на чудо-город, на комбинат, созданный и моими руками, общаясь и разговаривая с земляками.

Эти дни и часы истекли. Я всю жизнь работал. Безделье, пусть даже и не по моей вине, не для меня. Не могу и не хочу доживать жизнь как-нибудь.

Смерть каждого человека, говорят, похожа на его жизнь. Правильно! Я хочу умереть как жил — в огне.

Прощайте!»

Прощай, любимая, сорок лет бывшая моим другом. Прощайте, сыновья, преданные, даровитые граждане Страны Советов. Прощай, моя партия, членом которой я был почти полвека.

Прощай, солнце, — ты долго и щедро светило мне. Прощай, земля, — ты более шести десятков лет носила меня, наделяла своими радостями. Прощай, радуга, — ты часто сияла надо мной, как триумфальные ворота.

Прощайте, золотые сосны на закате. Августовские ночи с падающими звездами. Майские рассветы и зори. Белые ночи Ленинграда. Жаворонки в синем небе. Березовые рощи. Берега рек, исхоженные моими ногами. Морские прибои, качавшие меня на своих волнах. Месяц-молодик. Июльский солнцепек. Холодная, прозрачная вода лесного родника. Вершины Карадага, только что тронутые первыми лучами солнца. Бухты Тихая и Сердоликовая, часто дававшие мне приют. Теплые камни Коктебеля. Парное молоко. Улыбка девушки, встреченной на глухой лесной дороге. Костры, около которых грелся. Огни, прорезающие тьму и зовущие к себе.