В поте лица своего

— Ладно!.. Я знаю, зачем вы сюда прибыли. Хотите уличить Булатова в тайной связи с чужой женой. Просчитались! Я любому партследователю и любой комиссии скажу: люблю Булатова. И он меня любит. Что ж тут преступного, аморального, скажите? Знаю, какие слова сейчас просятся вам на язык. Безнравственно, дескать, строить свое счастье на несчастье других! Слыхала!.. Жена Булатова сама навлекла на себя несчастье. Что посеяла, то и пожинает. Булатову с ней в последние годы мучительно тяжело. Не понимает, какой это сложный и тонкий человек. Привыкла к нему за тридцать с чем-то лет жизни. Для нее он был и остался десятником коксохимического производства. Домохозяйка до мозга костей, она требует от него, чтобы он, государственный деятель, занимался ее ненаглядными внучками, ее бытом, ее нарядами.

Надо все-таки ее остановить. Я сказал:

— Зря вы мне все это доказываете. Я не интересуюсь личной жизнью Булатова, тем более вашей.

— Не кривите душой, товарищ Голота! Все вы интересуетесь.

— Собственно, по какому праву вы так разговариваете со мной?

— По праву любящей и любимой. И еще вот почему: мне известно со слов вашей жены, Татьяны Корнеевны, как ей в последние годы не хватало витамина нежности.

— Оставьте, пожалуйста, нашу жизнь в покое!

— С удовольствием сделаю это, если вы оставите в покое Булатова и меня. В противном случае я раззвоню на весь город, как вы собственную жену довели до позорного грехопадения.

Я не стал дальше слушать ее. Поднялся и ушел.

А вскоре ни с того, ни сего мне в гостиницу позвонила Ольга. Удивительное совпадение — не знаю, случайное или закономерное. Вслед за молодой, элегантной любовницей счастливого, несокрушимого в своем величии Булатова мною заинтересовалась и его старая, несчастная и жалкая жена. Зачем я ей понадобился? Посмотрим, послушаем. На всякий случай я насторожился.

Минут десять Оля говорила со мной о всякой всячине, а потом приступила, как я понял, к делу:

— Роясь в бабушкином сундуке, перебирая стародавнее барахло, я обнаружила вещь, принадлежащую тебе, Саня.

— Что за вещь?

— Очень интересная. В некотором роде историческая.

— Историческая, говоришь?.. Что бы это могло быть?.. Уж не буденовка ли, которую я таскал мальчишкой в годы гражданской войны?

— Нет.

— Книжка ударника первой пятилетки?

— Нет.

— Красная листовочка с типографским текстом?.. Договор о социалистическом соревновании машиниста горячих путей Голоты с горновым комсомольской домны Леонидом Крамаренко?

— Нет.

— Что же? Не могу дальше гадать. Фантазия иссякла.

— Ладно, не буду интриговать. Я обнаружила твой старый дневник. Конечно же не утерпела, прочла. Потрясающий человеческий документ!.. Толстая тетрадь в черной клеенчатой обложке. Бумага в клетку. Все страницы заполнены убористым почерком. Исповедь писалась летом и осенью тысяча девятьсот тридцать третьего года, когда ты тяжко болел.

Мне захотелось уточнить полученную от Ольги информацию. Я сказал:

— В тот год, Оленька, я не просто болел, а с ума сходил.

— Увы, Саня, так оно и есть. Читала — и мороз пробирал. — Помолчала и добавила удрученным голосом: — Саня, сказать по правде, твоя тетрадь жжет мне руки. Что с ней делать?

— Тетрадь, говоришь?.. Толстая?.. В черной обложке?.. Вспомнил! Действительно, была такая. Потерял я ее. Как же она попала к тебе?

— А я нашла ее, положила в сундук и напрочь забыла.

— Удивительно! Документ потрясающей силы — и ты забыла о нем на целых сорок лет. Почему же не вернула владельцу?

— Не хотела напоминать о тяжелых переживаниях твоей молодости.

— Вот как!.. Ну, а почему теперь решила напомнить?

— Не знаю. Наверное, потому, что тетрадь случайно попала на глаза. И еще, вероятно, потому, что ты появился в городе.

— Сразу две случайности. Не многовато ли?

— Вся наша жизнь состоит из такого рода случайностей, — философски изрекла она и деловито спросила: — Как прикажешь поступить с твоими… записками?

Я долго молчал. Так долго, что Ольга встревожилась, закричала:

— Алло! Алло!

— Оля, я прекрасно тебя слышу.

— Извини, мне показалось…

Опять длительное, неловкое молчание на обоих концах телефонного провода.

— Я спрашиваю: как прикажешь поступить с дневником? Прислать? Или сам заберешь?

— Нет, не заберу. Поступай с ним как вздумаешь. Выбрось в мусоропровод. Сдай в утиль. Утопи. Сожги.

— Ты это серьезно?

— Совершенно!

— Странно.

— Что же тут странного, Оля? Всякий нормальный человек с отвращением вспоминает свое ужасное прошлое.

— Да, конечно, но мне кажется… ты мог бы поступить с тетрадью иначе.

— А именно?

— Сделать ее своей настольной книгой.

— Вот как?

— Извини, Саня, я больше не могу говорить — внучка проснулась, слезно призывает к себе. До свидания. Позвоню как-нибудь потом.

Главного так и не сказала. Надеется на мою сообразительность.

Я понял тебя, Оля!

На другой день Ольга Булатова, приехала в «Березки», в мою гостиницу, не предупредив меня телефонным звонком.