В последний раз

Обещание свое Мави не вполне выполнила, и Мертону пришлось быстрее крутить педали, чтобы не отставать. К счастью, легкий наклон проспекта втайне помогал ему, и, отдавшись на волю ветра и скорости, подстегиваемый насмешливым взглядом, который Мави бросала на него всякий раз, когда оборачивалась посмотреть, едет ли он все еще следом, Мертон вернулся в прекрасные времена, когда на велосипеде мгновенно пересекал маленький студенческий городок. В прерывистой последовательности светофоров он то терял Мави из виду, то снова мог разглядеть, но различил белое пятнышко ее шляпы, когда свернул на Пау-Кларис. Здесь, в плотном движении, в водовороте туристов, среди пешеходов, переходивших улицы и толпившихся перед витринами, Мави сбавила скорость и позволила догнать себя. Когда они добрались до Гран-виа-де-лос-Кортес-Каталанес, она притормозила и показала Мертону выступающий из-за угла на расстоянии красный навес над входом в отель, строгий и элегантный, этажей в пять-шесть. Рассыльный, стоявший около двери, был похож на гусара.

– Это отель «Риц», слышала, тебя хотели разместить здесь, смотри, как много ты потерял, наверняка жалеешь. – Мави взглянула на него с улыбкой, насмешливой и вызывающей одновременно. Мертон подумал, что она, наверное, невольно копирует манеру матери соблазнять. Вряд ли Мави достаточно тренировалась, но, признаться, производила особое, собственное неповторимое впечатление. Не позволив ему произнести ни слова, она вскинула подбородок, оседлала велосипед и произнесла: – Теперь спустимся по виа-Лайетана, чтобы ты увидел Готический квартал. Береги нос.

Мертон только сетовал при стремительном спуске, что они снова мчатся стрелой, и взгляд не в силах задержаться на фонтанах и каменных стенах, высоких колокольнях и розетках церквей, изгибах и поворотах лабиринтов. Почерневшие от времени, они открывались, подстрекая и маня. Запах действительно был скверный, но Мертон решил уговорить Мави на обратном пути пройти через квартал пешком и все внимательно осмотреть. Проспект выводил к порту, который показался Мертону невероятным скоплением кораблей и лодок всех размеров и типов. Их паруса и мачты едва не сталкивались в вышине, будто ручонка дитяти-великана, которому надоело играть, стиснула роскошные трансатлантические и круизные пароходы вместе с парусниками и экскурсионными катерами. Мави пробиралась между длинными рядами ковриков, где местные умельцы разложили свои изделия, и остановилась около первого волнореза, откуда можно было видеть золотую песчаную косу и открытое море.

– Неплохо, – торжествующе проговорила она, – мы добрались за двадцать минут.

Мертон слез с велосипеда и разулся, чтобы приблизиться к берегу и посмотреть на море. Спокойное, сверкающее, оно переливалось почти прозрачной зеленью под солнечными лучами, и берег окаймляла тонкая полоска пены; не то что темное, бурное, с ненасытными, растрепанными ветром волнами море его детства на юге. И все-таки, каждый раз, стоило выйти на другие берега, бросить взгляд на иные моря, узнавание наступало мгновенно, ошибки быть не могло: море, всегда только море, имя, для него подходящее, просоленное насквозь.

Она с Мави двинулись пешком по песку, ища место, достаточно сухое, чтобы присесть. Заметили такое метров через пятьдесят, там загорали много людей, почти все женщины, самых разных возрастов. Одни были погружены в чтение, другие, надев солнцезащитные очки, растянулись на лежаках навзничь, раскинув руки; иные оживленно болтали, некоторые, таких было немного, сидели одни или с собакой рядом, отрешенно вглядываясь в безмятежный морской простор. Но все, без исключения, были выше пояса обнажены. Мертон видел в головокружительном пробеге выставленные на безжалостный солнечный свет самые разные формы и проявления, выпуклости и склоны, текстуры и протуберанцы. Весомые украшения, блестевшие от крема для загара, и гладкие торсы отроковиц, где едва намечались первые бутоны. Всю гамму сосков и ареол, от бледно-розовых до черных; гладкую смуглую кожу и очень белую, у англичанок или немок в веснушках, родинках или светлых полосках, где кожа облезла от солнечных ожогов. Конусы, едва выступающие, крутые склоны и надежные пандусы. И смотрел, как они колебались под неожиданными углами, в силу земного притяжения или беспечной раскачки. Он ощущал себя так, будто сподобился одним глазком взглянуть на картину, мужчине, как правило, недоступную: непредумышленную женскую наготу. Да, то была сцена из античного мира, римские бани в женский день, или картина Дега, интимные движения, подсмотренные и перенесенные на холст, а ему, Мертону, выпало счастье разделить точку обзора спрятанного живописца.