В последний раз

– Только один. И как раз этот самый, – произнес А. саркастически. Мертон так и не понял, относился ли сарказм к собеседнику или к хозяину. – Надеюсь, я не ошибся, пригласив вас приехать. Хотя, вероятно, так даже лучше. Вы сможете, скажем так, судить непредвзято. И в итоге с того романа, который вы прочитали, и началось недоразумение. Когда жена показала мне ваши рецензии и я узнал, что вы занимались математикой, я подумал, что вы и есть тот самый человек, кто мне нужен. Но окончательное решение позвать вас я принял, сочтя, что таким совпадением нельзя пренебречь, когда в одной из ваших рецензий нашел упоминание о рассказах Генри Джеймса, посвященных литературной среде. Полагаю, вы помните рассказ «В следующий раз».

В период своей славы Мертон прочитал много рассказов Генри Джеймса и мог похвастаться быстрой и отменной памятью, однако вынужден был признать, что не только не читал такого рассказа, но даже не слышал о нем и ни разу не встречал в указателях. А. сделал нетерпеливый жест, словно рухнула вторая треть надежд, какие он возлагал на критика, но все-таки снизошел до объяснения:

– В той истории есть два противоположных писателя: миссис Хайсмор, все книги которой неизменно пользуются успехом, и никому не ведомый писатель Лимберт – непризнанный гений, наоборот, переживающий провал за провалом. Каждый из них хотел бы взять что-то от другого. Миссис Хайсмор, прозревая нечто низменное в своем неизменном успехе, желает хоть раз испытать «блистательный» провал. А Лимберт, в свою очередь, удрученный постоянно повторяющимися блистательными провалами, намеревается писать хуже, чтобы добиться такого успеха, как миссис Хайсмор. Но, по иронии судьбы, Лимберту удаются только шедевры. Как бы он ни пытался, как бы ни силился деградировать, как бы ни обещал себе, что в следующий раз напишет хуже, единственное, что выходит из-под его пера, единственное, что он может дать, – это гениальные, непонятые произведения. Так вот, с тех пор, как роман, который вы прочитали, получил ту злополучную премию, со мной происходит то, что я – и Лимберт, и миссис Хайсмор в одно и то же время.

Мертон привык к тому, каких вершин может достигать самомнение у аргентинских писателей, однако все-таки задался вопросом, не впал ли А. в откровенную мегаломанию, а потому решил удостовериться, правильно ли он понял услышанное.

– Вы хотите сказать, что пишете гениальные вещи, которые по идее должны оставаться непонятыми, а их, наоборот, читают взахлеб, словно их накропала та кошмарная миссис Хайсмор?

Услышав из чужих уст собственные слова, переписанные начисто, А. скривил губы в горестной усмешке и немного поубавил спеси.

– Не знаю, насколько они гениальные, да и какая теперь разница. Вы же не думаете, что я пригласил сюда ради хвалебных эпитетов именно вас, у которого, как я могу судить, они под семью замками? Мне важно одно: чтобы хотя бы раз, кто-нибудь, прочитал именно то, что я хотел сказать. Прочитал в верном ключе. Поскольку все дело в этом: подобрать ключ, как при чтении партитуры. Разве я, сорок лет прослужив литературе душой и телом, прошу слишком много? Вначале и я, как Лимберт, думал: в следующий раз, в следующий раз, и старался в каждой новой книге выразить это яснее. Но шли годы, мною овладевало отчаяние. А нынче уже не будет следующего раза. Роман, который я вам только что вручил, – мой последний шанс.

– То есть это – некая модель, которая повторяется в каждой книге?

– Она повторяется, да, но каждый раз немного в иной форме. Иногда это два плюс два плюс три, иногда пять плюс два, иногда три плюс четыре. Но, разумеется, речь не идет о послании. Это нельзя вывести, вычислить, как неизвестную величину в уравнении. Это не формула, не осадок в пробирке. Скорее наоборот. Кто сможет это увидеть, заметит также, что каждая фраза в каждой книге абсолютно необходима. Это мой метод, но – больше, чем метод; моя манера, но – больше, чем манера. Это в конечном счете смысл, таящийся за каждым словом, написанным мной. Вам, наверное, встречались картины с нагромождением цветов и форм. Если перестать в них пристально вглядываться, отступить на шаг и немного прикрыть глаза, можно, будто в ином измерении, уловить второй контур, ничем не похожий на первоначальный, и все, что казалось излишеством, огрехом, сумятицей, обретает в новой, проступающей фигуре свой истинный смысл.

Мертон, конечно, не раз сталкивался с такими оптическими иллюзиями, которые какое-то время, недолго, производили фурор на площадях и на выставках уличных живописцев, и он вроде бы понял, что хотел сказать А., но сразу уловил первую несообразность.

– Но как можно при чтении отступить на шаг? В изображении все элементы собраны вместе, все на виду. А при чтении фигура всегда ускользает, что-то всегда ожидается впереди. Вся форма целиком разворачивается во времени. Вы же не претендуете на то, чтобы ваши романы сразу принимались перечитывать?