В полночных звёздах правды нет. Избранное

Удаи Чанд, повелитель, покидал земную обитель.
В Гангру пришли мы, друзья и вассалы владыки.
Гонги – целую ночь – печальную весть разносили,
Жёны – целую ночь – громко о нём голосили,
Мы – целую ночь – упросить их были не в силе
Вытереть слёзы и удержать свои крики.

Целую ночь вельможи были в покои вхожи.
Стражники были угрюмы и каменнолики.
Факелов пламя блистало тускло, неяро,
На ружьях Тонка блистало, на саблях Ульвара,
На сбруях Мевара блистало и на доспехах Марвара;
Звон во дворце в ту ночь стоял превеликий.

Целую ночь дышал он хрипло, неровно; лежал он
В Комнате Золотой, что на дворцовом крове.
Были шёпот и плач на женской слышны половине.
Жадные взоры Бунди державной княгини
Смерти искали – той смерти, которую ныне
C мужем она разделить не могла из любови.

Утром ушёл он на встречу с Богом; костры далече
Весть разнесли от горы до устья речного,
От Мальвы широких равнин к Абу кряжам скалистым.
И плач, догоняя плач, к звёздам взлетел серебристым,
Плач многочисленных жён – горе их было истым –
К звёздам взлетал всё снова, и снова, и снова.

Жрец, молчальник великий, рот завязал владыке,
Переодел его, в путь отправляя печальный.
Те, кто там был, княгини крик услыхали:
«Ныне с супругом отправимся в дальние дали!
Ныне умрём, как матери умирали!
Женщины, женщины! – Все – в огонь погребальный!»

Быстро дворцовая рота закрыла большие ворота.
Стражники в белом встали слева и справа.
И не успели на улицу выбежать вдовы,
Пали решётки и заскрипели засовы,
Заговорил барабан караульный дворцовый, –
На голубиц наших быстро нашли мы управу.

День горел-разгорался, и голос внезапно раздался.
Женщина, звонко смеясь, сверху нам прокричала:
«Быстро откройте! Я – Азизун-танцовщица.
Если дом прогнил, всякая крыса стремится
С прежним жилищем своим поскорее проститься,
И в новый вселиться дом, и всё повторить сначала!

Р'aджею я вертела, правила им, как хотела.
Вечером женщины править решили мною!
Пусть без меня они мукой насытятся горько.
Мне отворите, а их стерегите зорко!»
Мрачно смотрела ей вслед на утренней зорьке
Стража, стоявшая там мощной стеною.
Знали все, что от страсти Р'aджа считал за счастье
Там, где она прошла, целовать даже землю.
Бога её плосконосого чтил как святыню.
Если же, выпив, его земная богиня
Смерти хотела вельможе иль простолюдину,
Он их немедля казнил, кивку её внемля.

Мы отнесли его к славным предкам его державным:
Там издревле стоят Солнцерождённых гробницы.
Там обезьяны качаются, виснут, летают,
Там на колонне резной павлины блистают,
Там в помещенье Княгини кабан обитает,
Там вековечно песок пустыни струится.

Крикнул глашатай: «Боги, встречь откройте чертоги!»
(Мы же костёр разожгли, вождя провожая далече.)
«Друг англичан и воин с отвагой без меры,
Здесь владеющий всем – от Луни до Джейсульмера,
Джунглей великий Царь и Князь Песков Биканера,
В путь отправляйся – вечным богам навстречу!»

Пламя, багрово-ало, копья в небо бросало,
И, разгораясь, бросало всё выше и выше.
Женщина вышла из башни, что век пустовала,
Крадучись вышла, спрятав лицо в покрывало,
Плакала женщина, тщетно к Р'aдже взывала:
Спал правитель, женского плача не слыша.

Спал он, забыв впервые страхи и страсти былые,
Холод ли, жар ли, – всё ему было едино.
Женщина трижды несмело к огню подходила,
Трижды войти и остаться в нём – не было силы,
Трижды сгорев от стыда, заголосила,
Ибо сгореть не смогла на костре господина.

Тут же неподалёку, вперив гневное око,
Некто за ней наблюдал. При господине
Он пребывал на пиру и в жестоком сраженье,
С ним кабанов он в кровавом травил упоенье.
Был по рожденью высокого происхожденья,
Близкой роднёй приходясь державной княгине.

Молвил он гневно: «Вижу, женщины нет бесстыжей!
Живо ступай в огонь, прочь с лица покрывало!
Разве не ты госпожой здесь была настоящей?
Разве не вождь покорился девчонке гулящей?
Разве пепел не бел, от сгоревшей щепки летящий?
Живо ступай и с владыкой ложись, как бывало!»

Она же – в ответ – поспешно: «Клянусь
душой своей грешной,
Всё, что ни делала, делала всё я неверно.
Вот, возмечтала: пока здесь не умерло пламя,
С мужем возлягу, восцарствую над Небесами,
Стану женою единственной! Прочие – в Яме
Пусть завывают – гееннской, безмерной и скверной!

Пламя дохнуло жаром, – злым, удушливым, ярым.
Праведный путь в Небеса оказался ужасен!
Если бы страж благородный, что строг, безупречен,
Век мой прервал, что великим пороком отмечен,
Низменный дух мой, такурскою сталью излечен,
Ввысь воспарил бы…». Такурец промолвил: «Согласен».

Сталь вонзилась прямая, кровь и жизнь отнимая…
«Думал, взойдёт на костёр владычица края.
Вместо неё простая пришла танцовщица.
Девкой была – умирает, чиста, как девица.
В путь, дорогая сестра! Улетай, голубица!
Рядом с раджпутским вождём удостоишься Рая!»

Пламя под грудой пепла ожило и окрепло, –
Женщине слава – подруге, жене, берегине!
Красный, как рана, и синий, как сталь боевая,
От головы и до пят с нетерпеньем свой путь пробегая,
Вспыхнул огонь: о, добыча его дорогая,
Вот оно – сердце божественной
Бунди-княгини!

1889