В поисках утраченных предков (сборник)

Мы выкапывали картошку, сгребали влажные листья, ходили в лес, а по выходным отправлялись на кладбище – заменить цветы в банках и смести хвоинки с дорожки. Весной отец поил меня чаем с пахучими смородиновыми почками, а осенью жарил грибы с картошкой. И еще я знал, что люблю своего отца. И не знал, что потом мне будет пронзительно не хватать его – с годами все больше и больше.

Тогда я побаивался за отца и просил его не тянуть с переездом в город. Отец отмахивался: не надо за него волноваться, он еще крепкий, а здесь, на свежем воздухе, и совсем чувствует себя молодцом. Пенсия – максимальная, обедать он ходит в привокзальный ресторан или кафе возле залива, белье сдает в прачечную, газ рядом, картошка своя… Недавно вот приезжал Вася Шепотьев – друг юности из Тамбова, и они с ним славно выпили по рюмочке… Так что есть еще порох в пороховницах.

Потом, через много лет, когда отца уже не стало, мне попался в руки его блокнотик той поры.

Страница за страницей отец размашистым почерком перечислял, что нужно убрать с улицы в дом, что отвезти в Ленинград, что закрыть и отключить, куда поставить на зиму банки с грибами и кастрюли с капустой. Я думал, что читаю отцовскую памятку самому себе, пока не дошел до дважды подчеркнутой надписи: «Обязательно! В случае моей смерти позвонить…» – и шел недлинный список телефонов.

И на последней страничке: «Хоронить без слез. Рядом с мамой.

Ваш отец».

Тогда же я верил – или хотел верить? – в относительно благополучную жизнь отца и продолжал ездить на Север.

Вскоре отец прислал мне в Мурманск письмо, в котором спрашивал, пойму ли я его правильно, если он сойдется с одной пожилой женщиной, чтобы вместе коротать старость. Нет, он не забыл мать, просто он видит, что я уже взрослый, стою на ногах, остальные дети тоже взрослые, у них свои семьи, а одному ему тяжеловато. Невесело как-то. Поймешь ли ты меня правильно, сын?

Я ответил, что пойму его правильно.

Так через семь лет после смерти матери у отца появилась Полина Ивановна. Отцу оставался год жизни…

Вера настирала и нагладила отцу белье, помогла собрать чемоданы, и Удилов отвез их на Красную улицу, где в просторной комнате с окнами во двор тихо жили Полина Ивановна – одинокая женщина, похоронившая двух мужей.

Теперь в гостях у отца бывал только я; сестры как-то затаились и, когда по весне отец с Полиной Ивановной поселились на даче, хором заговорили о ее видах на нашу избушку и отцовскую пенсию. Они вроде даже помирились на этой почве и попытались втянуть в компанию по осуждению Полины Ивановны и Феликса, но тот послал их подальше и сказал, что они должны благодарить бога, что отец устроил свою старость и у него есть кому сходить за лекарствами. «Вы же, засс…, не сходите! – долбанул их Феликс и посоветовал прочитать «Короля Лира»: – Только в переводе Маршака…»

Сестры притихли. Высказать свое мнение отцу они, слава богу, не решились.

Я перестал ездить в командировки, устроился электриком на завод и твердо решил покончить с хвостами в институте, из которого меня уже трижды грозились отчислить: по разу на каждом курсе.

Удилов косился на меня, словно я был ему чего-то должен, и здоровался, скривив губы. Коробочки с моего стола ему пришлось убрать.

Жилось тоскливо, и я стал подумывать о женитьбе. Мне шел двадцать второй год.

С моей первой женой меня познакомила Вера.

Когда я приходил под утро домой, Вера, накинув халат, выходила ко мне на кухню и начинала расхваливать мою будущую жену, с которой она вместе работала. «А ты бы знал, какая она хозяйственная! – всплескивала руками сестра, пока я ел оставшуюся от племянников кашу. – Какие она пирожки печет! Какие у нее славные родители! Интеллигентные люди, с положением. И сама она такая домашняя, уютная…» Я глупо ухмылялся и говорил, что знаю, какая она уютная. И про пирожки знаю.

На работе сестра расхваливала меня: учится в институте, не пьет…

Женившись, я переехал к жене. Провожая меня, Никола расчувствовался и чуть было не подарил мне чучело крота.

«Ты только не выписывайся из квартиры, – сказал мне на свадьбе Феликс. – А то снимут с очереди. А так лет через пять что-нибудь получишь. – Он оглядел танцующих и тихо добавил: – Мужчине всегда нужен простор для маневра, учти! Я же вот не выписываюсь». И пошел приглашать мою тещу.

Когда я привез жену, чтобы показать ей нашу дачу, и отец стал нахваливать ей природу и воздух, а потом, желая, очевидно, поразить, подвел к погребу и сказал, что после войны в нем умещалась вся наша семья, восемь человек, она покачала головой: «Ну, вы даете!..», напомнив мне лейтенанта в военкомате.

Мы развелись уже после смерти отца.

Последнее время отец грустил, что дети редко бывают на даче и не всегда собираются в день памяти матери. Но тут же находил оправдание тому: «У девчонок наших семьи, дети. Хочешь, да не вырвешься, – он срезал цветы с клумб и передавал мне для букета. – Юрка на гастролях. Феликс в командировке. Ничего, мы и вдвоем сходим. Подожди, еще ромашек возьмем».