В поисках настоящего

По меркам деревни, семья Алана считалась бедной. Не потому что дом или сад их был меньше, чем у других – такие же. Все дело в количестве овец на семью. Скота хватало лишь на пять человек, а по деревенским меркам – это ничего: два прародителя, два родителя, да ребенок. Семья Алана жила сносно лишь из-за ранней смерти родителей его отца – бабушки и деда. Иначе всего бы хватало в обрез, а приведи он еще и жену, вообще пришлось бы нищенствовать. Хоть бери в руки меч да стрелы и иди войной на соседнюю деревню.

Алан никогда не понимал и не любил эти устои, требующие кучи ограничений, и говорящие как жить – кто плохой, а кто хороший, кто должен быть богат, а кто нищ. Алан не понимал почему, если его прадед совершил какую-то глупость, за которую его семью лишили большей части овец, он сам должен до сих пор ощущать последствия чьей-то неудачи. Ему хотелось отвечать лишь за себя и свои поступки, но так почему-то не получалось. Мать вечно требовала от его поступков оглядки на мнения соседей. «Всегда думай о возможных последствиях! Если люди думают о тебе хорошо, то и все у тебя будет складно, – постоянно повторяла мать, когда Алан что-нибудь чудил. – Твой прадед наделал делов – до сих пор расхлебываем. Хочешь, чтобы и тебя дети не любили? Меня не жалеешь, подумай о потомках!»

Притом в семье никогда не разглашалось, что же такого ужасного сотворил прадед. С самого детства он чувствовал витающее внутри семьи табу – запрет на любую попытку узнать о промахе предка. Странно это – упоминать то упоминали, причем часто, а что именно случилось – говорить нельзя.

«Я за твоего отца вышла только из-за большой любви. Меня же в его семью отдавать не хотели. Говорили, зачем тебе нищий. А я никого не слушала, люблю и все. И плевать мне было, что дед его натворил…» – иногда мечтательно вспоминала мать о былых чувствах.

Алан ненавидел, когда она так говорила.

– Так, а что он «натворил»? – как-то спросил он, несмотря на негласный запрет.

Мать так на него посмотрела, что Алану тут же захотелось проглотить собственный язык. Чем глубже родители пытались похоронить тайну прошлого, тем больше ему хотелось эту загадку разгадать.

Показавшееся впереди стадо вернуло его из размышлений к реальности. Еще издали Алан понял, что сегодня отцу он не помощник. Молодой барашек брыкался на дереве привязанный вниз головой к толстой ветке. Видимо приближалось очередное празднество. Чаще всего овец резали по какому-то поводу. В деревне всегда скучно и нечего делать, кроме как день напролет работать, а по вечерам собираться за большим столом очередного гостеприимного хозяина, чтобы есть да пить. Подобные застолья случались часто, если не сказать постоянно. Приглашенные жители деревни приносили с собой какие-нибудь блюда, а хозяин резал барана, мясо которого затем варилось в большом чугунном жбане.

Сам Алан был не против такого распорядка. В вечера посиделок его родители покидали дом и не появлялись до позднего вечера, а бывало и по два дня подряд. Такую неожиданную удачу он воспринимал настоящим счастьем…

Задние ноги барашка накрепко перевязаны толстой веревкой. Чтобы не пугать стадо расправой над сородичем, пастухи отвели чуть поодаль.

Увидев жертву празднества, Алан будто наткнулся на невидимую стену. Он знал, что сейчас последует за жалобным блеяньем. Справившись с тошнотой, мальчик стал приближаться к отцу и еще паре «колдующих» над телом пастухов. В руках отец держал большой отточенный нож. Алан старался идти как можно медленнее, стараясь оттянуть момент встречи с обыденной жестокостью.

Заметив приближающуюся фигуру, мужчины что-то сказали стоящему к Алану спиной отцу, и тот обернулся. Отец махнул рукой (той самой, в которой был нож), мол, «поторопись». Но Алан даже захоти не смог бы ускорить шаг – ноги сами готовы были унести его подальше от этого места. Все время барашек брыкался, извиваясь на веревке, и громко блеял. От этих звуков становилось еще хуже.

Когда мальчик подошел к мужчинам, словно завороженный наблюдая за страданиями животного, отец, как всегда в спокойном приказном тоне, сказал:

– Ближе подойди, не укусит…

Пастухи за его спиной непонятно чему ухмыльнулись – сколько бы Алану не приходилось видеть привычное для остальных разделывание овец, он все не мог к этому привыкнуть. И каждый раз, словно впервые, его лицо зеленело, а содержимое желудка просилось наружу. Все в деревни знали о его «жалости» и за это над ним подсмеивались.

Когда он подошел вплотную к отцу, тот лишь молча протянул ему нож. Алан отшатнулся.

– Возьми… – угрожающе прошипел отец. – Как ты станешь отвечающим за свою семью мужчиной, если ее даже прокормить не сможешь? Сегодня ты разделаешь его…

Отец смотрел на сына холодно, на лице не отражалось теплоты, словно он разговаривал с камнем, а не с собственным ребенком. Алан не помнил, чтобы отец хоть когда-нибудь улыбался.