В поисках апполона.

— Вы не представляете, что будет здесь через месяц, — сказал Крепс, очевидно заметив мое сомнение, но не обидевшись. — От этой благодати ничего не останется, все выгорит, высохнет, ветер поломает и разнесет остатки растений. И этот очиток будет сломан, и окажется яичко неизвестно где. Скорее всего погибнет. А я его сохраню. Следующей весной очитки опять вырастут, когда дожди начнутся. На них я и выпущу гусеничек. Так они и сохранятся. Ведь в природе-то знаете как? Из ста яичек Аполлониуса сохраняется разве что одно-два! Некоторые еще в стадии яйца погибают, а из тех, что вылупятся, многие ли до живого очитка доберутся? Да и взрослым гусеницам выжить не так просто. Птицы, муравьи, жужелицы, да мало ли! И потом наездники здесь летают — черно-красные такие, я вам покажу этих бандитов. Заражают гусениц своими яйцами — гусеница окуклится, а из куколки не Аполлониус вылетит, а наездник. А то и несколько сразу. То же и с алексанорами происходит. Сколько раз такое бывало даже в моем «зоопарке». Думаете, почему одна бабочка столько яичек откладывает? Каждая по нескольку десятков! Почему? А потому, что процент выживания чрезвычайно низок. Если устраивать здесь заповедник, то есть смысл немножко о них позаботиться. Ухаживать и разводить.

Он повернулся и опять медленно стал карабкаться вверх, продолжая, однако, развивать тему.

— Думаете, почему некоторые коллекционеры самых редких бабочек ловят помногу? Им наплевать на все, им бы только деньги…

Горько крякнув, он остановился, передохнул, потом полез в свою сумку, достал и проглотил очередную таблетку.

— А мы, например, на одну зарплату всегда жили. И на пенсию мою.

Он опять внезапно остановился и внимательно посмотрел на меня:

— Вы что же думаете: если я кому-то дарю бабочку или жука, то деньги беру? Если только книги приходится на бабочек выменивать, это да. Иначе ведь их не достанешь, особенно старые. Теперь-то книги пишут все кому не лень. А раньше те писали, кто на самом деле увлекался, кому наука важна.

И он опять повернулся и опять зашагал в гору. Я хотел было обидеться, но передумал.

12.

Да, не так прост он был, этот Крепс. Впрочем, как и каждый человек, в чем я еще раз убедился. Ведь как не понравился он мне сначала! А вот стоило набраться терпения и приглядеться…

Как ни увлечен я был склоном «Эльдорадо», Аполлониусами и ботаническим раем, однако с неослабевающим, а скорее даже растущим интересом прислушивался и приглядывался к новому своему знакомому. То я видел его как «механического человека», эгоцентрика, не слушающего других, любителя приказывать и подчинять, собственника, убийцу бабочек, совершенно безжалостного, раздражающего еще и своей безапелляционностью. А то, наоборот, он казался большим ребенком, очень добрым, в чем-то беззащитным, беспомощным, растерянным даже и как-то патологически, до самозабвения любящим своего сына.

Время от времени я пытался выспрашивать о его собственном увлечении биологией — меня поражала его эрудиция: он, например, знал названия всех растений, которые в таком множестве здесь произрастали. Что же касается биологии бабочек, то он рассказывал такие вещи, о которых я раньше понятия не имел. Он поведал, к примеру, о том, что гусеницы Аполлониуса на ночь прячутся под камнями и окукливаются в камнях же. Что зимуют именно яички, а не куколки — они с сыном это установили точно и поправили Курта Ламперта, который считал, что зимуют именно куколки. А еще такая деталь поведения: гусеница, поев листьев очитка, ползет на камень, прогретый солнцем, иной раз прямо-таки раскаленный, и греется: прогрев ей нужен для того, очевидно, чтобы лучше шел процесс переваривания пищи. Оттого же, вероятно, она и черная — чтобы как следует прогреваться. До какой же температуры она нагревается! Рассказал он и то, как не раз наблюдал воздушные бои махаонов и особенно алексаноров — очевидно, из-за самок, — настоящие бои, когда самцы налетают друг на друга, стараясь сбить соперника и овладеть самкой. «Сознания у бабочек, разумеется, нет но как вы объясните такие вот турниры? — риторически вопрошал он. — А ведь как бьются — куски крыльев летят!»