В поисках апполона.

Летали они, как бы танцуя, только очень мягко и плавно, старинный неспешный танец: взмахнув крыльями, держали их неподвижно, распластав и планируя, либо, слегка приподняв и сделав таким образом угол, плавно опускались на соцветие. Они охватывали его своими цепкими мохнатыми лапками и, качаясь вместе с ним, пытали хоботком его сладкие недра.

Что ж удивительного, подумал я, что назвали их именно Парнассиусами, а этих еще и Аполлониусами. Имя бога искусства и света так подходит к ним потому особенно, что никому ведь не делают они вреда (прав был Аксаков!) — настоящие вегетарианцы, опыляющие цветы, никого не истребляющие, не паразитирующие ни на ком, не плодящиеся безудержно, как некоторые. И прекрасные. И солнечные.

Хотя они, конечно, и занимают свое определенное место в природном ансамбле, во взаимосвязанной цепи живых организмов, однако звено это удивляет своей необязательностью. Не будет пчел, к примеру, — останутся неопыленными многие виды цветковых растений. Без шмелей не в состоянии нормально существовать и размножаться клевер. Жуки-навозники очищают землю и удобряют ее. То же можно сказать о жуках-могильщиках и трупоедах, даже о мухах, чьи личинки, при всей нашей к ним неприязни, несут санитарную службу. Колоссальное количество видов насекомых играет очень важную роль в природных процессах, и исчезновение их может сказаться на природном равновесии весьма ощутимо.

А вот роль Парнассиусов, как и многих других прекрасных крупных бабочек, загадочна. Зачем они?

Казалось бы, видов цветов, которые они опыляют, не так уж много. За них, очевидно, могли бы опылять другие, менее эффектные с эстетической точки зрения. Их гусеницы не несут никакой санитарной службы. Птицы, я думаю, тоже могли бы без них обойтись — для птиц хватит и другой пищи.

Так и кажется, что большие, красивые бабочки и Аполлоны тоже — это песня природы. И ее подсказка нам: все не так просто и однозначно, как может показаться на первый взгляд. Красота — такая же необходимая часть природы, как и любая другая.

5.

Провели мы на Поляне Максимова часа два. Это было погружение в солнечную, животворную суть азиатских гор. Кроме дикого лука, который своими розово-аметистовыми и словно светящимися на солнце шариками делал Поляну очень нарядной, здесь росли выгоревшие до желтизны злаки, ферула и прангос, астрагал, зверобой, синяк (эхиум), очиток — кормовое растение Аполлониусов, ясенец (диктамнус), звездчатка, дикий горох (нут), пижма, тысячелистник, оносма, несколько видов низкорослых кустарников, карликовая вишня, которая была вся в розовых цветочках, как в кружевах. Но наиболее заметными были, пожалуй, высокие багряно-алые свечи плодов ревеня Максимовича, рубинами рдеющие на солнце. Огромные, высохшие, но еще упрямо торчащие листья его напоминали искусные вазы. Камни и скальные обнажения здесь были угловатые, морщинистые, всех оттенков коричневого — от рыже-бурого до темно-шоколадного.

Кроме Аполлониусов во множестве летали боярышницы, желтушки, голубянки, шашечницы, реже махаоны.

И был тот случай, когда действительность не казалась беднее фантазии. Сколько раз в воображении я побывал уже на этой Поляне, сколько раз будто бы фотографировал Аполлона, предмет моей давней Мечты! И его распластанные солнечные крылья с ярко-алыми и угольно-черными пятнами закрывали все видимое пространство, и сквозь них была видна голубизна неба, красные просверки были как бы искусным изображением сразу нескольких солнц, а черные, оттеняя их дополняли картину, напоминая о темноте и свежести южных ночей, о чем говорил и серебристый лунный мех на тельце бабочки. Теперь же в действительности я видел: все так и есть. Красота — именно красота природы в первую очередь — не может разочаровать никогда. Если, конечно, ты готов к тому, чтобы воспринять ее чистым сердцем.

И я наслаждался ею, я пил ее большими глотками, я купался в красоте, блаженствовал, я воспринимал ее, кажется, не только глазами, но и всем своим существом.

Только, к сожалению, я сделал одну ошибку: все два часа был без рубашки, голый по пояс, и моя бедная кожа, выцветшая за долгие зимние месяцы в городе, подверглась чрезмерному облучению ультрафиолетовыми лучами на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря, что окончилось потом для нее плачевно. Но это было в будущем. Пока же я наслаждался праздником радостного и полно-ценного бытия. «Вот это и есть жизнь», — думал я.

Но оказалось, что и красота, как ультрафиолет, в больших дозах опасна. Часа через два я был переполнен, можно сказать, до краев. И когда Игорь предложил посидеть под сенью деревьев у речной заводи, где мы оставили вещи, я согласился, без грусти покидая солнечную Поляну. Несколько пленок было отснято, и главным образом были на них Аполлониусы, самцы и самки. И я чувствовал, что они обязательно должны получиться: ощущение непременного везения и какой-то непрерывно длящейся сейчас стройности бытия, осмысленности и оправданности его не покидало меня. Я еще не мог осознать того, что произошло, пока я только ощущал.