В подполье можно встретить только крыс…

После поездки я ушел в дела по организации батальона. Несколько раз Померанцев приглашал меня к себе домой. Я здоровался с его женой и сыном и удалялся с хозяином в его кабинет, заполненный книгами и различными техническими самоделками. Была у него и небольшая мастерская, с токарным станком и набором инструментов. Там он и выполнял свои самоделки. Во время таких встреч мы много говорили. В обычное же время встречаться почти не приходилось. Между комендантом УРа и командиром саперного батальона слишком большая дистанция. Потом произошли перемены. В УР прибыла дивизия. Та самая, о которой говорил Померанцев. Но только, как часто у нас делается, там, где это не нужно, затеяли рационализацию. Не дивизия прибыла на усиление УРа, как это должно было быть, а дивизией поглотили УР. Должность командира дивизии совместили с должностью коменданта УРа, должность дивизионного инженера — с должностью начальника инженеров укрепленного района и т. д., во всех службах. А пулеметно-артиллерийские батальоны УРа подчинили полкам прибывшей дивизии. В общем, создали организацию, совершенно не приспособленную для ведения боя за укрепленный район. И притом отдали это дело в руки людей не только без УРовского опыта, но и не понимающих сути боевых действий на долговременных укрепленных рубежах.

Командир прибывшей 13-й стрелковой дивизии — комбриг Вишне-ревский, весьма добросовестный человек, — никогда даже толком не слышал об укрепленном районе. К тому же он принадлежал к числу тех, кому постоянно выражалось в Красной Армии недоверие (офицер старой армии, беспартийный, выходец из «нетрудовой среды») и кто, ввиду этого, не стремился проявлять инициативу и брать на себя ответственность, особенно в делах малознакомых. Померанцев, который в связи с освобождением от должности отзывался на учебу в Академию Генерального штаба, до отъезда стремился хоть немного «поднатаскать» Вишне-ревского. С утра до ночи ездил он с ним по УРу, показывая и рассказывая. Но в УРе, чтобы его понять и прочувствовать, надо поработать. И надо иметь помощников, знающих УР, особенно по военно-инженерному делу. А у Вишнеревского весь штаб, все начальники служб, все командиры частей с полевой выучкой.

Когда я пришел проститься с Померанцевым перед его отъездом из Минска, он сказал: «Очень трудно будет Вишнеревскому. Не дай Бог война в близком времени. Да и без войны нелегко. Особенно теперь, когда ошибаться стало так опасно».

Последнюю фразу можно рассматривать, пожалуй, как первое и последнее политическое высказывание Померанцева. Это была несомненная реакция на недавний расстрел группы Тухачевского, Уборевича, Якира и начавшиеся аресты их сослуживцев. Но до меня это замечание тогда не дошло. Мне хотя и не было понятно, зачем людям, стоящим на вершине власти, идти в услужение к иностранным разведкам, но что они пошли на это, я верил. Померанцев же, видимо, понимал — пусть и не в полном объеме того, что произошло фактически, но достаточно определенно, — что полетят еще многие головы.

— Хуже всего, — продолжал Померанцев, — Вишнеревскому будет с инженерной службой. Он привык, что дивизионному инженеру можно и никаких указаний не давать, тот и сам знает что делать. А УР в мирное время прежде всего инженерная служба, а в войну — огонь и тоже инженерная служба. Вишнеревский этого не понимает. Его дивизионный инженер — Васильев — совершенно непригоден для руководства инженерным делом в УРе. Его еще можно было бы терпеть как ни во что не вмешивающегося начальника инженеров, если б его заместитель — начальник технического отдела — был на высоте, но ведь Шалаев пустое место. Я Вишнеревскому предлагал оставить еще хотя бы на год Загорулько. Но тот получил выгодное назначение, и пока Вишнеревский колебался — просить или не просить — укатил к новому месту службы. Я предложил Вишнеревскому взять вас, но он снова колеблется.

Мы тепло попрощались, и Померанцев вместе с женой и сыном укатил в Москву. Уже когда он садился в машину, я сказал ему: «Мастерскую «технических усовершенствований» я все же создам». Но обещание это осталось не выполненным. Слишком крепко тряхнула нас судьба в ближайшие годы.

Грустно мне было сознавать, что нет больше в УРе этого умного и доброго собеседника и друга, что нельзя, когда тяжко, сходить посоветоваться с ним или просто отвести душу. К тому же тогда был не только Померанцев, но и Загорулько. С последним дружеских отношений у меня не было, но с ним приятно было общаться по службе. Умелый и остроумный, он знал прекрасно дело и мог дать и полезный совет и твердое указание, что и как делать. Васильев — невысокий добродушный толстячок — ничего посоветовать не мог. Он был лишь номинальный начинж. Он не придирался ни к чему и работать не мешал, но говорить с ним о деле, особенно когда требуется твердое и определенное решение, было абсолютно бесполезно. Вот только один пример.

Когда мы объезжали укрепрайон с Померанцевым, я спросил у последнего, когда мы приехали в Плешевницы: