В партизанах

тому времени «жлобы» обычно уже отмобилизовывались, собрав своих в «стаю», раздавая и получая оплеухи, они вырывались из стен клуба, а дальше начинался гон. Школьники, которые зимой будут сидеть в одном классе, прогуливаться по одному коридору, в одном школьном дворе Глушанской СШ, теперь с палками, камнями, комьями земли догоняли «жлобов» (или отбивались от «глушанской шпаны»), ведомые несколькими взрослыми бойцами, со стороны коминтерновцев - это обычно двое-трое рабочих-баночников в расхристанных на тощей груди рубахах, с характерными для стеклодувов острыми, как у римлян на старинных монетах, кадыками. И горе тому, кто отстанет или слишком вырвется вперед, - расквасят «сопатку» до крови. Иногда после двухтрехкилометрового победного преследования навстречу «жлобам» из их деревни выбегала подмога, и после некоторой заминки уже они гнали наших, а мы, отбиваясь, отступали к своему поселку.

Конечно же, ни «доктор», ни «докторша», мои родители, не должны были знать, что их младший в этом участвует. Пусть даже и не в первых рядах, а там, где самая мелюзга. Голову приходилось беречь, потому что было б совсем смешно, если бы и в третий раз я принес ее в таком виде, в каком уже дважды отцу пришлось ее видеть и обрабатывать в амбулатории. Но уж так везло человеку, без какой бы то ни было его личной вины. Случился однажды пожар в деревянном призаводском трехэтажном общежитии. Мы, ясное дело, хотели быть при деле -помогать качать воду. Я бежал рядом с пожарной машиной, водруженной на телегу-платформу, которую перли к пруду, вцепившись в оглобли и взрослые, и дети, а она возьми и опрокинься, проклятущая машина, -кого по голове ручкой достало? Ясно, кого.

А уж когда булыжник перелетел через крышу школы (было у нас и такое идиотское спортивное упражнение), едва не снес череп (зимняя шапка только и спасла), мой, конечно, череп, старший брат, уже изучавший законы Ньютона, такое объяснение нашел мне в оправдание.

- Это у него голова большая, притягивает.

Ну, а в больнице родной врач, от которого другие страждущие слышали всегда только «голубчик», «голубушка», обрывал мои несмелые стоны вполне спартанским наставлением: не скули! Не будешь лезть, куда не следует!

* * *

Сами глушане, единые перед «жлобами», внутри поселка тоже делились. Например, отделяли «пшеков» (поляков). Различали не очень четко, кто «пшек», а кто нет, и это не очень присутствовало в наших взаимоотношениях, на дворовом и школьном уровнях. Но вот у взрослых «пшеков», как мы считали, все было с «понтом» (то есть манерное). Ну, зачем столько цветов выставлять на подоконниках, такие клумбы перед домом: ясно, женихов приманивать! Ядя Вашкевичева, красивая

учительница польской школы, - что ни шаг, таким циркулем разлетаются ее остроносые лодочки, как она только лодыжки не вывернет! А посмотрите, послушайте, когда пани Муравская и пани Труханович встретятся где-нибудь на базаре, как вцепятся друг в дружку, будто в чужом городе случайно увиделись, и застрекочут, и запшекают, обязательно по-своему. Главное, на тех, что вокруг, уже смотрят, как на далеких - незнакомых.

А вообще-то, я любил бывать в квартирах своих одноклассников-«поляков». Действительно, много цветов, «вазонов», и от них уют, тишина, тут не разбежишься и не разбросаешь куда попало и что попало, родителей мои друзья на «вы» называют, неожиданно, непривычно, и в нашей семье было бы просто невозможно, но у них получается очень даже хорошо. Зато и к детям взрослые обращаются тихим, уважительным голосом. Нравились мне эти их странные, темные с резьбой шкафы, стулья. Интересно рассматривать фотографии на стенах. Обязательно в рамках, аккуратно сделанные, и видно, что давно. Мы привыкли видеть Витковского, Пацевича, Муравского, Стефановича в нашей заводской или промшвеевской одежде, в этих глушанских «тренах», а на фотографиях Витковский, Муравский - ну, пан паном! В белых манишках, в усах, а женщины в невиданных, хотя и смешных платьях. Так кем же были эти люди тогда, если мы хорошо знаем, как угнетались и бедствовали рабочие до советской власти? Вопрос этот возникал в школьной голове, разогревал наши мозги.

Казалось, ответ получить, объяснение мы смогли уже через несколько лет, когда почти всех, кто на «ский» и на «ич», почти враз пересажали. Однако я не помню, чтобы хоть кто-то в нашей Глуше всерьез поверил, что они были замаскировавшимися, затаившимися «шпионами», «врагами народа». Хотя уверен, что фотографии в их «делах» лежат и поныне, мы-то не верили, а вот как следователь?.. О чем спрашивал-допрашивал, любуясь на белоснежные манишки мастеров-стеклодувов?..

До сих пор помню вкусные молочные клецки, которыми кормила мама Петьки и Стася Пацевичей. Поскольку я никогда, даже если сыт по горло, не отказывался и тотчас шел садился за обеденный стол, мой брат «Зеня», которому приходилось делать то же самое, а он этого не любил, дома горячо возмущался мной.

- Ты, сынок, так не делай, - учила мама, - смотри, как Женя, так и ты поступай.

Теперь когда меня звали к столу, я тут же рапортовал:

- Як Зеня, так и я!