В ожидании зимы

Склонившись над сломанным мечом, как над телом погибшего друга, она и скорбела по нему, как по человеку, с которым её разлучила смерть. Оттого и отягощал её сердце хмель, превращая в её глазах день в вечер, сладкое – в горькое, а воздух – в раскалённый яд. Он обескровил и иссушил ей губы, сковал солью ресницы, подламывал внутренний стержень, на котором держалась вся её воля, всё жизнелюбие, вся надежда. Деревом с обломанными ветвями стояла княгиня в Оружейной палате, лаская снова и снова в каком-то нескончаемом исступлении обломки светлого, зеркального клинка, родившегося на её глазах и под её руками. Ждана, наверное, обиделась, что Лесияра не позволила ей разделить это горе с ней, предпочтя одинокую скорбь, но иначе княгиня не могла поступить. Были и такие вещи – самые сокровенные, неразделимые ни с кем, и одной из таковых являлось оружие. Не потому что женщина – не дочь Лалады, а белогорская дева или уроженка иных земель – не могла понять этого; нет, не в этом было дело. Светлая, как яблоня в цвету, нежная, как подснежник, тёплая и матерински-ласковая возлюбленная не годилась, чтобы служить ножнами клинку этой боли. Здесь требовалась твёрдая рука и несгибаемая душа, отточенная и закалённая сестра по оружию, которая не понаслышке знала, каково это – быть со своим мечом единым целым. Молчаливая печаль Старших Сестёр, пришедших поддержать свою государыню в нелёгкий час, была более уместна, но и она не могла облегчить этой скорби, и княгиня, оставшись одна, сама окаменела возле статуи-оруженосца. Только пальцы жили, беспорядочно гладя острые обломки…

*

Все соглядатаи, побывавшие в Светлореченском княжестве, в один голос утверждали, что никаких признаков приготовления к войне там не видели: ни большого передвижения войск, ни сбора ополчений… Ветер молвы, колышущий людское море, тоже не приносил тревожных веяний. Княжество жило своей обычной жизнью, и непохоже было, что князь Искрен собирался напасть на Белые горы.

Лесияра решила нагрянуть в гости к зятю без предупреждения: даже если он и затевал что-то, то не успел бы накрыть крышкой внешнего благополучия котёл дурных замыслов. Опоясавшись вещим мечом и взяв себе в сопровождение только нескольких дружинниц, она перенеслась на княжеский двор. Её сразу узнали, и дворцовые слуги тотчас же побежали докладывать о прибытии владычицы Белых гор.

Просторная палата для приёмов сверкала золотой росписью на стенах, потолке и сводах, переливалась узорами, выложенными из белогорских самоцветов. Княжеский престол под тяжёлыми складками багряного балдахина пустовал; алые подушки, раскиданные по лавкам, горели золотом бахромы и кисточек. Лесияра прислушивалась и принюхивалась, пытаясь уловить в воздухе тревожный дух войны – призрачное веяние с холодно-стальным привкусом крови. Нет. Как будто ничего…

Вместо князя Искрена в палату вошла княгиня Лебедяна. Лесияра еле узнала дочь: так сильно та сдала. Холодящее наваждение наплывало на глаза и сердце повелительницы женщин-кошек: как будто постаревшая в свои последние годы Златоцвета приближалась к ней. Как все белогорские девы, Лебедяна должна была сохранять молодость очень долго: первые небольшие признаки увядания у них появлялись лишь к столетнему возрасту, а при постоянном получении омолаживающей силы Лалады от супруги – и того позже.

«Здравствуй, государыня, – поклонилась она, и морщинки заиграли около её губ и глаз при улыбке. – Как ты неожиданно! А супруг мой с сыновьями на охоте уже третий день. Нет их дома… Ежели б ты предупредила заранее, что придёшь, они бы, конечно, к этому времени уже вернулись».

Лишь в её зеленовато-лазоревых глазах, оставшихся молодыми и ясными, сияла вешняя белогорская сила. Подойдя к дочери и взяв её за руки, Лесияра спросила тихо и встревоженно:

«Лебедяна, что с тобою? Тебя не узнать… Как твоё здоровье?»

«Благодарю, государыня, не жалуюсь, – ответила та. – Постарела чуть-чуть – ну так, видно, это из-за того, что я далеко от дома, от родной белогорской земли, которая питает силой ходящих по ней».

«Нет, так не должно быть! – нахмурилась Лесияра. – Всё равно тебе ещё слишком рано так выглядеть… Признавайся, милая, в чём дело? Может быть, ты перенесла какую-то хворь, которая отняла у тебя много сил?»

Чуть помявшись и потупив взор, Лебедяна молвила тихо:

«Ну… вероятно, я увлеклась лечением моей семьи. Искрен в последнее время хворал дважды весьма тяжко, обычными средствами не излечить его было, и оба раза я своими силами поставила его на ноги в одну седмицу. Дети, само собою, тоже хворали, а старший, наследник, ещё и с лошади упал, едва не убившись. Ежели бы я рук не приложила, остаться бы ему калекою на всю жизнь».

Белогорские девы обладали целительским даром, но чуть менее выраженным, чем у женщин-кошек. Если последние при лечении использовали непосредственно силу Лалады без последствий для себя, то белогорские девы тратили собственную жизненную силу, коей с великой щедростью наделила их богиня.