В ожидании зимы

– Так всё-таки откуда у вас, дочерей Лалады, берутся дети?

Глаза Млады замерцали лукавыми незабудковыми яхонтами, шелковистая чёрная бровь изогнулась, а уголок губ приподнялся в многообещающей усмешке.

– Хочешь узнать, ладушка? Ну, тогда мне надо спуститься пониже.

К удивлению Дарёны, она слезла с лежанки и, встав на деревянную лесенку-приступь у печки, властно, но мягко притянула девушку за бёдра к себе поближе. Ощутив, как «там» влажно, щекотно и горячо прильнул её рот, Дарёна ойкнула. Цветанка только один раз попробовала сделать что-то подобное, но Дарёне такой способ почему-то не понравился: ей показалось, что это унижает подругу, и она попросила больше так не делать. Сейчас всё было иначе – может быть, потому что Дарёна с тех пор изменилась, а может и оттого, что теперь это делала Млада, совершенно не выглядя при этом покорённой и униженной. Напротив, создавалось плотное, жаркое ощущение, что это она нежно владела Дарёной, а не Дарёна позволяла себя ублажать…

– Да, всё правильно, вот так всё и есть, – приглушённо, всё с тем же лукаво-ласковым изгибом брови отозвалась женщина-кошка, оторвавшись на миг.

И снова – горячее дыхание и ловкий, всепроникающий кончик языка, пока только играющий у входа, но уже ясно и настойчиво обозначивший свои намерения. «Завоеватель» приглядывался, осваивался, ходил вокруг да около, дразнил и ласкал, подготавливал.

– Что ты… делаешь? – покрываясь мурашками дрожи и жаром румянца, пискнула Дарёна. Впрочем, она сама понимала: глупый вопрос…

– М-м… Готовлюсь наполнять драгоценный сосуд, – последовал ответ. – Я люблю тебя, лада…

Удивительно, но это было сродни скольжению на коньках: тот же заострённый, летящий восторг, невообразимая ширь размаха и устремлённость вперёд, к далёкой серебристой цели, озарённой светом. Живое, подвижное и длинное тело «завоевателя» горячо заполнило Дарёну, своим кончиком вызывая в ней ослепительные, поющие отклики, а спинкой поддерживая полёт на должной высоте. Уже не разбиться, не провалиться под лёд: нарастающее счастье сосредотачивалось внутри стучащим, как сердце, очагом. «Завоеватель» праздновал победу. Он ни на миг не замирал, неутомимо пробирался вглубь, исследуя Дарёну; ласковый, но сильный, напористый и тугой, он действовал внутри, приводя девушку к грани нестерпимо-сладкого, выжигающего нутро, огромного, крылатого «а-а-а…» Грань лопнула тысячей сверкающих осколков, крик вырвался одновременно с тёплой струёй… Победный прыжок с переворотом вокруг себя? Нет, прямое попадание в заветную светлую цель на линии меж небом и бесконечностью.

Роняя Дарёне на живот перламутровые тягучие капельки с губ, Млада смотрела на неё затуманенно-нежными, устало-влюблёнными глазами. Она пошатывалась, её голова клонилась, как сонный цветок, пока не уткнулась щекотно носом в пупок Дарёны. Казалось, у женщины-кошки не осталось сил даже забраться обратно на лежанку, но она превозмогла себя, оттолкнулась, подтянулась и перекинула своё тело через Дарёну.

– Подвинься, ладушка… Нет, не от меня… Ко мне.

Они лежали, обнявшись, в можжевеловом покое. По телу Дарёны растекалась светлая нега. Тихо дыша в густом тёплом облаке хвойного духа, она вслушивалась в себя, в далёкие, как отголоски уходящей грозы, вспышки-зарницы того меткого попадания… К этому стоило идти полжизни по пыльным дорогам, замерзая и падая в грязь на обочине. Стоило изорвать сотни струн, пережить сотни зим, умереть и восстать из пепла сотни раз, чтобы, ощущая на своей груди тяжесть чернокудрой головы, слышать долгое и тёплое «мррррр…»

_______________

28 плачея (головной убор) – шапочка, надеваемая просватанными девушками перед свадьбой

29 бель – тонкое белёное полотно

30 вечерний смарагд – хризолит

9. Сломанный меч. Искрен и Искра. На чистую воду

Горьким хмелем дышали уста княгини Лесияры, устало склонившейся над шёлковым ложем своего вещего меча. Каменная дева-воительница, столько лет хранившая это чудесное оружие, недвижимо смотрела вдаль, на её серых холодных щеках блестели две мокрых дорожки. Камень плакал? Разве такое было возможно? Да, если статуя сделана из плакучего камня, взятого в горной цепи Десять Сестёр. Десять гор, похожих одна на другую очертаниями и равных по высоте, дышали тайной живого камня, способного чувствовать: от радости он сиял, как мрамор, а от печали темнел. А в редких случаях великого горя он источал влагу…

Мутноватая капелька упала на подставленный палец княгини. Правительница Белых гор попробовала на вкус слёзы статуи: солёные. И было отчего плакать: на белом шёлке рядом с богатыми ножнами лежал клинок, сложенный из обломков. Все семь кусочков были тщательно собраны и выложены рядом, как стальная мозаика, вот только не находилось силы, которая вернула бы им целостность. Что толку в блестящей драгоценными камнями рукояти? Из неё торчала лишь косо обломанная часть меча длиною в полторы ладони, а всё остальное – вдребезги…

– Вдребезги, – горько шевельнулись губы Лесияры.