В осажденном городе

Леонид Николаевич Кременецкий родился в Харьковской губернии, потомственный дворянин, от роду пятидесяти лет, с высшим военным образованием. В жандармском корпусе прослужил около тридцати лет, последняя должность — начальник Пензенского губернского жандармского управления. Обвиняется в исполнении гнусных законов царского правительства, в укрытии с целью спасения от возмездия информаторов и филеров жандармского управления. Получив сведения об Октябрьском перевороте в Петрограде, Кременецкий уничтожил личные дела, картотеки, донесения и другие документы. Жил на нелегальном положении.

На допросах ведет себя просто, пытается внушить следователю, что он откровенен.

Кременецкий, которого ввел боец охраны, остановился у порога, опустил глаза. Штатский костюм мешковато висел на нем: владелец его сильно похудел.

— Проходите, садитесь, — пригласил Аустрин, указав взглядом на кресло.

Кременецкий тяжело опустился, положил перед собою крупные холеные руки.

— Скажите, вам понятно предъявленное обвинение? — спросил Рудольф Иванович.

— Да, понятно. Меня обвиняют в том, что я исполнял законы царского правительства. Признаю, исполнял. Я находился на государственной службе и своими обязанностями не манкировал, — проговорил Кременецкий, поправляя загнувшийся лацкан пиджака.

— Вы признаете, что всеми средствами защищали самодержавие?

— Я потомственный дворянин и добросовестно защищал интересы своего класса.

— С какой целью вы уничтожили документы жандармского управления? — спросил Аустрин.

Ироническая ухмылка появилась на губах Кременецкого.

— Наивный вопрос, гражданин комиссар. Чтобы спасти тех, кто верно служил нам.

— Все ли вы рассказали о деятельности Пензенского губернского жандармского управления?

— Я стараюсь быть откровенным: потеряв голову, по волосам не плачут. Я о многом уже рассказал гражданину следователю, — сказал Кременецкий, стрельнув взглядом в сторону Карпова. Виктор Зиновьевич кивнул, подтверждая, что обвиняемый дает исчерпывающие показания. — В мои годы память слабеет… Хорошо помню нашу встречу с вашим лидером Кураевым, — сказал Кременецкий после минутной паузы. — К сожалению, его пророчество сбылось, большевики победили… Меня, конечно, расстреляют, гражданин комиссар? — вдруг спросил он безучастным голосом, словно поинтересовался прогнозом погоды. — Впрочем, я уже ничего не боюсь: жизнь гинула, принципиально нового, очевидно, ничего не встречу…

— А какое решение вы приняли бы, попади я в ваши руки?

— Не знаю. Скорее всего, сослал бы на каторгу, а может быть, и вздернул…

Коллегия комиссариата по борьбе с контрреволюцией вынесла постановление о расстреле Кременецкого.

В понедельник перед обедом позвонила председатель губкома партии Бош. Рудольф Иванович ждал вызова и подобрал необходимые документы для доклада о положении в городе Пензе и в губернии.

Евгения Богдановна встретила Аустрина на середине кабинета, по-мужски крепко пожала руку, пригласила сесть. Рудольф Иванович подождал, пока села Бош, и тогда опустился в кожаное кресло.

Бош не отводила испытующего взгляда, и Аустрин смутился: с женщинами он всегда чувствовал себя смущенно. Во время доклада пытался незаметно рассмотреть собеседницу. Подвижные брови, тонкие губы, скобки морщин у рта говорили о волевом характере Бош.

Рудольф Иванович рассказал о саботаже, листовках, кулацких выступлениях, бандитизме и мошенничестве; не скрыл соображения о том, что не исключена возможность существования антисоветской организации «Союз русского народа».

Евгения Богдановна слушала внимательно, не прерывала. Лишь когда Аустрин сообщил о расстреле Леонида Николаевича Кременецкого и бывшего пристава Родина, глаза ее загорелись.

— Правильно! Таких гадов надо расстреливать беспощадно! Простите, коли уж перебила вас, — один вопрос: во всех губерниях созданы чрезвычайные комиссии, почему здесь комиссариат?

— Наверное, чтобы не выделяться среди других подразделений губисполкома. Но уже принято решение о преобразовании комиссариатов, — поспешно добавил Аустрин.

— Надо немедленно опубликовать об этом сообщение в газетах. И вообще, Рудольф Иванович, в вашей работе, по-моему, должно быть как можно больше гласности. — сказала Бош, подула в мундштук папиросы, освобождая его от табачной пыли. — Пусть люди знают, чем занимаются чекисты. Это будет способствовать повышению бдительности. Надо, чтобы люди сами шли к вам: без помощи народа чекисты слепы и глухи…

— Это верно.

— Егоров давно работает у вас?

— Около месяца.

— Мне Иван Егорович очень понравился: у него отличная выдержка. Холодная голова — по-моему, лучшее качество чекиста. А я вот в Полянах не сдержалась, пристрелила одного кулацкого агента. Нервы стали подводить, что ли… К слову, нужно подобрать и послать хороших чекистов в волости, охваченные мятежом.

— Я сейчас занимаюсь этим. В Еланскую волость посылаем с группой бойцов Ивана Ивановича Мокшина — матрос, бесстрашный человек. Постоянно там будут находиться члены коллегии Егоров, Карпов и я, разумеется…