В опасности

Мы рассматривали полотна средневековых фламандских мастеров. Одно из них представляло собой триптих на тему паломничества, и извилистая тропа исчезала где-то в перспективе фона. Табличка гласила, что при взгляде на картину должно создаваться впечатление, что смотрящий сам совершает паломничество, что мне показалось явным преувеличением. Но полотно завораживало, и я действительно убедилась, что мне хочется быть там, а не здесь. Миновать все на свете: гидру во дворике таверны; собак, гонящихся за хромающим оленем; таверну, стоящую на сваях в пруду.

Подошла Рэйчел, и я прижалась к ней.

– Вот ведь здорово было бы, а?

– М-м, да.

Я прошла за ней в соседний зал, где висела картина маслом, изображавшая Юдифь и Олоферна. Олоферн командовал армией захватчиков. Юдифь соблазнила его и тайком пробралась к нему в шатер. Она опоила Олоферна вином и отрезала ему голову.

– А что потом? – спросила я, но в табличке об этом не говорилось, а Рэйчел уже успела пройти в другой зал.

Глава 35

На следующий день главная площадь забита припаркованными в два ряда машинами, а все магазины на центральной улице закрыты. «Дак энд Кавер» и «Руки мельника» тоже. Единственное работающее учреждение принадлежит городскому адвокату, который говорит мне, что сегодня хоронят Каллума Холда.

Дел у меня особых нет, так что я нахожу на главной площади свободную скамейку. Отсюда не скажешь, что в церкви собрались две сотни людей. Деревянные двери закрыты. Иногда из трубы вылетает облачко дыма. Тихо на прилегающем погосте с каменными плитами под ильмом. Церковь выглядит холодной и пустой, дымчатое стекло чернеет и блестит, как нефтяная пленка. У меня над головой поскрипывают от ветра тисы.

По Рэйчел город так не скорбел. А может, магазины не закрывались. Я бы этого не заметила. День серый и холодный, я сую руки в карманы и прикрываю рот шарфом.

Я думаю о «Скрещенных ключах» и красных, в половину стандартной высоты, дверцах в туалетных кабинках. Так и не могу припомнить, что же там произошло. Всякий раз, когда я об этом думаю, у меня сосет под ложечкой, как при воспоминаниях о чем-то постыдном.

Со скрипом опускаются ворота, распахиваются двери церкви. Первыми, похоже, выходят родственники. Они все из Стоука, говорил городской адвокат. Гроба не видно.

Каллум умер в сентябре. Адвокат рассказал мне, что родные откладывали похороны, пока его лучший друг не вернется из поездки по Афганистану. Не могу сказать, кто он. Своего рода шафер. Много мужчин примерно одного возраста с Каллумом, и вид у всех подавленный.

Люди все идут и идут из церкви. Они выходят на главную площадь неподалеку оттуда, где я сижу. Я разматываю красный шарф и сую его в карман, потому что он делает меня очень заметной. Прислушиваюсь к голосам, негромким и скорбным. Кто-то плачет, не скрывая слез. Люди сбиваются в группки у дверей церкви, на лужайке, посреди проезжей части на главной площади. Луизы я не вижу. Я бы тоже не пришла, будь я на ее месте.

Поминки устраивают в Брайтуэлле. Кто-то снял для этого главный зал. Здание мне знакомо, оно низкое и вытянутое, с тремя башенками. Когда там играют свадьбы, на башенках реют белые вымпелы. Интересно, а будут ли сегодня флаги и какого цвета.

Когда чуть позже я снова выхожу на улицу, магазины и пабы по-прежнему закрыты, их владельцы все в Брайтуэлле. Я представляю себе увиденных у церкви молодых людей стоящими на лужайке у входа в главный зал и курящими.

Глава 36

Кит прибавил весу. Он очень отличается от человека, который подошел ко мне на канале.

Мы приближаемся к кассе. Сегодня он все-таки вышел из очереди, когда я встала позади него. Поставил полную корзину с продуктами и убежал. Люди это заметили, и когда он исчез, кое-кто посмотрел на меня, словно желая спросить, что только что случилось и что бы все это значило.

Ранним вечером на Митинг-Хаус-лейн я сталкиваюсь с Льюисом.

– Хотите прогуляться? – предлагает он. – Мне неплохо бы развеяться.

Я киваю, хоть и о «развеяться» тут вряд ли можно говорить: когда Льюис со мной общается, он работает. Интересно, что же он еще думает накопать. Ноги у него длиннее моих, но идет он медленно, словно мы всего лишь гуляем.

– Откуда вы родом? – спрашиваю я.

– Из Брикстона.

– Мне нравится Брикстон.

– Всем вам Брикстон нравится, – фыркает он.

– Да идите вы, – ощетиниваюсь я, но Льюис улыбается, и я вспоминаю, что ему известно, как я росла. Я не могу рассказать ему о Поле Уилере, пока не определюсь, что делать дальше. Жаль, что не могу выкинуть из головы лицо этого Пола.

– А где именно в Брикстоне?

– В Лафборо.

– Я вижу Лафборо из окна своей квартиры.

– Откуда вы узнали, что это?

– Хотелось знать, на что смотрю.

Мы идем мимо уже замерзшего ручейка. Можно идти прямо по нему, а не по переброшенным через него доскам.

– А почему вы пошли в полицейские?

– Из-за дневной работы, – отвечает Льюис. – Я был музыкантом. Констебль ведь почти все время один. Много ходит. Вот я и сочинял песни, когда ходил.

– Это в Брикстоне было?

– Нет, в Барнсе, где никогда ничего не случалось, – отвечает детектив.

– А как ваша фамилия?

– Уинстон.