В океане. Повесть

Три моряка не спеша поднимались из порта в город. Прямо от воды начинались деревянные, крытые черепицей дома: поверх остроконечных крыш - большие рекламы табачных фирм, на стеклах окон и вдоль деревянных фасадов - фамилии владельцев размещенных здесь лавок и контор. Витрины портовых лавчонок пестрели глянцевыми пачками сигарет, платками ярчайших расцветок, ножами в кожаных чехлах.

У дверей подвальных помещений - рыболовные принадлежности, сети, удилища, бухты толстых и тонких тросов, сложенная кипами парусина.

В одной из витрин блестели серебром и бронзой маленькие и большие кресты, виднелись картинки религиозного содержания, лежали толстые книги с крестами, тисненными на переплетах.

- Здесь миссионеры своим товаром торгуют - отпущением всяких грехов, - сказал авторитетно Фролов. Не впервые бродил он в заграничных портах. - А вот если в ту лавчонку, в подвальчик зайти - тебе татуировку на любой части тела выбьют, по последнему слову техники! - Он лукаво прищурил глаза. - Может, зайдешь, Жуков? Разукрасят тебя, как индейца! А потом рядом крестик и библию купишь, чтобы в море тебя косатки не съели.

- Не очень смешно, - ответил рассеянно Жуков…

Узкие, мощенные плиточным камнем, стремящиеся вверх переулки.

Деревянные домики, потемневшие от времени, с висячими галереями, выступающими над мостовой, тесно жмутся друг к другу.

Тяжелым запахом китового жира, сырым, холодным воздухом тянет из переулочных щелей. Здесь и там сидят у дверей, чинят задумчиво сети молчаливые люди. Женщины стирают белье, на камнях играют белокурые дети. Кожаные ведра висят у входов в дома…

- Это у них, видно, противопожарная охрана, - сказал без улыбки Фролов, рассматривая ведра. - Не очень-то сладко живет здесь народ.

- Да, скучновато живут, в каких-то щелях гнездятся, - откликнулся Илюшин. - Начисто снести бы древность эту, нормальные дома построить.

- А слышали, товарищи, что норвежский лоцман рассказывал? - спросил Жуков. - Портовые кварталы здесь четыре раза сгорали с тех пор, как Берген стоит. Совсем недавно - в тысяча девятьсот шестнадцатом году - почти полгорода пожар уничтожил. И восстановлены эти кварталы в прежнем виде, вплоть до кожаных ведер и гербов над дверями, чтоб иностранные туристы на древний Берген могли любоваться. А свой народ пусть в сырости и духоте живет, от туберкулеза погибает.

- Чудно, - хмурился Илюшин.

Жуков с интересом и достоинством поглядывал кругом, с гордостью замечал, что именно на нем прежде всего останавливаются взгляды встречных.

Еще бы, советский военный моряк!

Жуков заметил, что шедший рядом Фролов раза два одобрительно и чуть ли не завистливо окинул взглядом его форму первого срока.

И точно - неотступное чувство вдруг охватило Фролова, чувство не зависти, а скорее обиды на себя самого. Вот он, Димка Фролов, боевой балтийский моряк, североморец-катерник, разведчик морской пехоты, идет не в овеянной легендами форме военных моряков, а в штатском, да еще в костюме иностранной продукции, в этом «дерьме в целлофане», как обидно метко выразился мичман Агеев.

То ли дело пройтись по городу этой страны, которую помог освободить от фашистов, в сопках которой геройствовал в военные годы, одетым в матросскую или старшинскую форму, скромную и одновременно мужественно-нарядную!

Да, напрасно ушел он на гражданские корабли с любимого военного флота. Сейчас уже мог бы быть курсантом, учиться на офицера, как многие матросы - друзья фронтовых дней…

Он задумался так глубоко, что не заметил, как сзади остались извилистые переулки. Со стен смотрели смеющиеся лица красавиц, свирепые глаза красавцев с револьверами в руках - кинематографическая голливудская жизнь…

Под полосатой парусиной навесов, слегка колеблемой ветерком, стучали пивные кружки, манили отдохнуть глубокие кресла у столиков.

- По кружечке выпьем? - предложил спутникам Фролов.

- Посмотрим, какое оно, норвежское, - откликнулся Илюшин.

- Хэлло, рашен! - раздался сзади них негромкий возглас.

К ним подходил высокий худой негр. Штатский костюм из бумажного лоснящегося материала мешковато висел на его длинноногой фигуре. Соломенная шляпа была сдвинута на затылок, открывая шоколадно-коричневое лицо. Широкие челюсти раздвинулись в радостной улыбке, обнажив два ряда ровных больших зубов,

- Хэлло! - повторил негр. Протягивая руку, пальцем другой руки указывал на себя. - Симэн! Америкэн шип! Лонг лив совьет Рашен, Москва![3]

Столько молодой радости, искреннего чувства было в этом приветствии, что советские моряки сразу заулыбались. Негр жал руки по очереди всем троим.

Они рассматривали друг друга с живым интересом и с некоторой неловкостью, которую испытывают люди, симпатизирующие один другому, но не владеющие общим языком.

- Вот и порядок! - сказал никогда не терявшийся Фролов. - С ним вместе пивка и выпьем!

- Фрейндшип! Бир![4] - указал он на вход под навес негру.

Негр явно смутился. Потряс головой. Пошел по улице, маня за собой русских моряков.

- Да нет, сюда вот в бар зайдем, понятно? - Фролов сложил руку горстью и поднес ко рту. - В бар. Бир. Дринк. Вот какой непонятливый! Пойдем!