В океане. Повесть

- Да, товарищи, - помолчав, продолжал боцман. - Поход наш будет не из легких. Только все здесь от нас самих зависит. Хорошо подготовим буксирное хозяйство - никаким свежуном его не порвет.

Он сунул трубку в карман.

- Ромашкин, через пять минут кончать перекур! Поднажмите - окончить разноску якорь-цепей к спуску флага.

- Есть, окончить разноску якорь-цепей к спуску флага! - весело крикнул Ромашкин.

Сергей Никитич зашагал к барже. Ромашкин потянулся. Подошел к Мосину, зло и отчужденно смотревшему вдаль.

- Вы, Мосин, что хмурый такой? Погладил вас против шерстки главный боцман. Так разве не поделом?

- Поделом! - Мосин негодующе сплюнул. - И пошутить, стало быть, нельзя?

Он повернулся к Ромашкину.

- С кнехта меня согнал - как маленького, осрамил перед всеми!

- И правильно согнал - главный боцман морской серости не терпит! - быстро, убежденно сказал порывистый Ромашкин. - Эх, парень, против какого человека ершишься!

- А какой такой особенный человек?

- Какой такой человек? - Ромашкин смотрел со снисходительным сожалением. - Трубку его видел?

- Не слепой!

- Заметил - мундштучок на ней какой-то чудной, словно мохнатый, со всех сторон зарубками покрыт?

Мосин молчал полуотвернувшись.

- Так, может быть, ты и о «Тумане» ничего не слыхал? - продолжал Ромашкин. - Служил товарищ мичман на североморском тральщике «Туман»: на том корабле, который бой с тремя фашистскими эсминцами принял, флага перед ними не спустил. И когда не стало «Тумана», поклялся наш главный боцман не пить и не курить, пока не истребит собственными руками шестьдесят фашистов - втрое больше, чем его боевых друзей на «Тумане» погибло.

Ромашкин говорил с увлечением, и все больше матросов боцманской команды скоплялось вокруг него.

- Пошел Сергей Никитич в сопки, в морскую пехоту, знаменитым разведчиком стал. Умом, русской матросской хитростью врагов вгонял в могилу. И как прикончит фашиста - делает зарубку на трубке, которую ему геройский друг с «Тумана» подарил. Ровно шестьдесят зарубок на мундштуке этой трубки - и проверять не надо.

- Да ну! - сказал пораженный Щербаков.

- Вот тебе и ну! Да не в этом главная суть. А суть в том, что, как окончилась война, Агеев снова на корабли вернулся, рапорт на сверхсрочную подал и, видишь, служит, как медный котелок. А вы, Мосин, - «какой такой человек»! Такой он человек, что море больше жизни любит, хочет сделать из нас настоящих военных моряков.

Ромашкин затянулся в последний раз, бросил окурок в обрез.

- По годам еще молодой, а видите, как все его знают и уважают на флоте.

Он взглянул на часы.

- А ну - по местам стоять, к разноске якорь-цепей приготовиться!

Матросы разбегались по палубе, выстраивались в две шеренги возле якорных цепей…

Агеев стоял у борта, смотрел в сторону ледокола. «Кому она весть подает, тот про то и знает». А знает ли он сам, кому улыбнулась Татьяна Петровна?

Вчера, уволившись на берег, как бы невзначай встретил он на пирсе сходящую с баркаса Таню. Была изрядная зыбь, борт баркаса раскачивался у стенки, она не решалась перескочить с палубы на берег, и он очень своевременно очутился с ней рядом…

Татьяна Петровна шла в книжный коллектор, и мичману оказалось как раз по пути с ней. Говорили о книгах, о политике, о предстоящем походе… Может быть, посторонним слушателям представился бы не очень интересным этот обычный, обрывочный разговор, но для Агеева он был наполнен огромной прелестью, глубоким, замечательным смыслом.

- Красота какая кругом! - сказала, проходя по высокой набережной, Таня. Они поднялись из порта в город, откуда видны далекий голубеющий рейд, белые надстройки кораблей, паруса на горизонте.

- Я, Сергей Никитич, кажется, больше всего на свете море люблю!

- С вашим сердцем и не полюбить моря! - Он шагал с ней совсем рядом, приноровив свой широкий шаг к ее легкой походке. Счастливое, светлое чувство внутренней близости с этой девушкой все больше охватывало его.

- Что вы знаете о моем сердце, Сергей Никитич! - Она вдруг остановилась, с задумчивой улыбкой протянула руку. - Совсем я заговорилась с вами. За книгами как бы не опоздать.

И, коснувшись ее руки, Агеев почувствовал - должен сейчас же высказать свои сокровенные мысли. Подался вперед, взглянул ей прямо в глаза.

- Давно хотел я вам сказать, Татьяна Петровна…

Ее милое смуглое лицо внезапно стало напряженным, тревожным, но он уже не мог остановиться.

- Знакомы мы всего без году неделя, а как будто знаю вас много лет… Такой девушки в жизни я не встречал…

- Не нужно, не говорите, - вырвалось у Тани. Мягко, но решительно она высвободила руку, пальцы мичмана скользнули по желтеющему на загорелой коже тоненькому, похожему на обручальное, кольцу.

Она подняла голову, улыбнулась какой-то неполной, взволнованной улыбкой.

- Для меня радость быть вашим другом, поверьте… Мы ведь всегда останемся с вами друзьями? - торопливо добавила Таня, наверное заметив, как потемнел, насупился ее спутник.

- Есть, остаться друзьями! - отрывисто сказал он тогда, приложив пальцы к фуражке.