В облаках

Милана во всей красе. Я чуть не поперхнулась, почувствовав обиду, но запихнула в рот ещё кусок, чтобы не отвечать. Надоели все! Артём развернулся к красотке, выглянув из-за скрывавшего его холодильника.

— Мила? Ты же хвалила пиццу час назад.

— О, Тёмочка, разумеется, хвалила! Но я о том, что свежая пицца была чистая саттва, почти нектар Богов, а после того, как остыла и полежала тут, мухами насиженная, уже всё... — Милана наморщила носик.

— Угощайся, — подвинула я к ней коробку с последним куском пиццы. — Если мухи одобрили, тебе как раз подойдёт.

Бровь Артёма изумлённо изогнулась.

— Какое хамство! — вспыхнула Мила. — Артём, ты слышал?

— Слышал. А ты? — склонил он голову. — Про бревно с соринкой?

— В смысле? — покраснела Милана. — Ты что, на её стороне?

— Я беспристрастен. Наблюдаю без эмоций, как вы, дамы, пикируетесь. Но если подумать логически, ты уверена, Мила, что с такими зубками тебе саттвическая пища подходит? Может, лучше шашлычок под каблучок, а? Всё же должно быть естественно: хищникам — хищное.

Милана вспыхнула и процедила сквозь зубы:

— Я была лучшего мнения о вас, Артём Сергеевич! А вы мало того, что обманули всех с гостиницей, так ещё и... Сарказм, между прочим, тоже порок!

— Тогда я страшно порочен, — усмехнулся Артём, а я поймала себя на том, что рассматриваю его во все глаза.

Красивый. Загорелый. Уверенный. Сам похож больше на хищника, чем на монаха в оранжевой рясе.

Милана картинно развернулась, словно была не в шлёпанцах, а на шпильках, мотнула театрально бедром и ушла обратно на свой вип-этаж.

Артём всё-таки взял дуршлаг, накрытый крышкой, и сел напротив меня. И почему он так смотрит, словно я Медуза Горгона, у которой вот-вот должны вырасти змеи на голове? Я, наконец, дожевала пиццу и проглотила.

— Было вкусно, — признала я, глядя на него. — Спасибо. А что такое саттва?

— Если говорить про еду, саттва — та пища, которая даёт полезную энергию. Вегетарианская. Свежая. И если есть все подряд, на медитации уснёшьуснёшь.

Он говорил это, понизив тон голоса, будто рассказывал большой секрет.

— Ясно, Миле саттва не помогла. — Я кивнула в сторону дуршлага. — А там что?

Артём раскрыл крышку и придвинул ко мне. Я увидела горку прослушивающих устройств.

— Хм, не саттва, — констатировала я.

— Нет. Были во всех номерах.

— Значит, не только в твоём? Интересно, кому потребовалось прослушивать невинных йогов? Хотя... — я зыркнула на лестницу, на которой скрылась Милана. — Не все тут невинные...

Артём усмехнулся, затем стал серьёзным.

— Кто тебя так обидел, Эля?

— С чего ты взял, что меня кто-то обидел?

— С того, что ты на самом деле — очень добрый человек, но почему-то хочешь выглядеть иначе.

— И вовсе я не добрая...

— Подругу подменить, которая балда легкомысленная? Йогов жалеть просто потому, что они не при чём... Цветы поливать, потому что больше некому? Ты даже зачем-то чинила в моём номере бачок...

— Это гипертрофированное чувство ответственности, — поправила я. — Не думаешь же ты, что мне было тебя жалко?

— Нет. Было бы досадно, если бы я вызывал у тебя такое чувство... — Он смотрел на меня пристально. — Но всё, что я перечислил, можно было делать только в двух случаях: либо тебе тут что-то было надо; либо ты очень добрая.

— Мне тут ничего не надо!

— Верю. И потому остаётся только вариант с тем, что ты добрая.

— Есть ещё вариант, где я балда!

— Добрая балда, — улыбнулся Артём. — Которая ненавидит миллиардеров, модельных хамок и немножко полицию. Кто тебя обидел?

Весь мой запал внезапно схлынул, я уткнулась глазами в клеёнчатую скатерть. Поковыряла её края пальцами.

— Ненависть, на самом деле, — это глубоко затаенная боль, — продолжил Артём. — По себе знаю.

Я подняла глаза.

— Тоже кого-то ненавидишь?

— Было. Вылечился. Надеюсь, что вылечился. Ненавидеть — очень больно... Расскажешь мне правду? Как тогда в парке?

И хотелось бы рассказать... расслабиться, но меня внутри перекрутило от того, что губы ещё помнили его поцелуй, а он продолжал выискивать виновных. Очень обидно, что я в принципе была зачислена им в список подозреваемых. А потому я упрямо сжала губы и подумала, что лучше скорее сама вычислю, кто тут затейник с прослушкой, чем буду рассказывать о своих бедах. Жалкой и несчастной в его глазах я выглядеть точно не хочу.

А Артём продолжал заглядывать в душу.

Раздался звонок, и одновременно кто-то начал бить кулаком в калитку. Отличный повод прекратить всматриваться друг в друга! Я привстала на носочки, затем влезла на лавку и увидела, что за воротами стоят двое мужчин в форме.

— Ты всё-таки вызвал полицию? — рассердилась я. — А как красиво говорил!

— Что за чёрт?! — подскочил он со скамьи.

Увидев полицейских, бросил мне:

— Никуда не уходи! Я сейчас! — и, накрыв крышкой дуршлаг, побежал вниз.

В груди у меня снова всё сжалось, и в висках. "Никуда не уходи", — мысленно огрызнулась я. — "Можешь только ленточкой себя перевязать".