В облачную весну 42-го

— Сейчас четверо, по двое, лесом обогнут поле, — сказал старший. Если следов пребывания фрицев не обнаружат, вернемся к самолету и заберем, что надо.

— Кто пойдет? — спросил Орлов.

— Два человека от нас и двое из экипажа.

Десантники распаковали один из своих мешков, достали четыре маскхалата. От экипажа вызвались идти мы с Сергеем.

— Отлично, штурман и снимет кроки. Поскольку мои люди в разведке имеют опыт, предлагаю: радист пусть идет с сержантом, а штурман в паре с Крючком.

— С каким еще Крючком? — спрашиваю я.

— Ну, с нашей девушкой. Это ее кличка… Если здесь немцы, немедленно возвращайтесь.

Девушка неожиданно появилась из-за толстого ствола березы.

— Пошли, полярник… — бросила она. — Я пойду впереди, а вы прикрывайте на всякий случай…

— Хорошо, но как вас зовут?

— Зовите Крючком, как все, — тихо ответила она.

Ступая след в след, я шел за девушкой. Минут через десять остановился, чтобы затянуть ремни унтов, а когда поднял голову, девушки нигде не было видно, и только цепочка следов тянулась на снегу. Вскоре следы оборвались. На мой тихий свист неожиданно громко раздался резкий крик: чуфори… чуффы… «Глухарь затоковал», — подумал я и тут же увидел свою спутницу. Она стояла в десяти метрах, прижавшись к белому стволу березы, и тихо смеялась:

— Кто же свистит в разведке? Эх темнота пилотская! Ну я и заглушила ваш свист… Пошли дальше, и не отставайте более чем на пять метров, — это прозвучало у нее как приказ.

Минут через тридцать она неожиданно остановилась, присела и мне дала знак сделать то же самое. Я втиснулся поглубже в сугроб и затих.

Вдруг мой слух уловил тихое поскрипывание снежного наста, и в то же время я увидел, как по опушке леса медленно двигается немецкий солдат, идет в нашу сторону.

— Один… Надо брать его, — шепнула мне Крючок.

Спрятавшись под могучей, разлапистой елью, мы ждали, когда немец приблизится. Видно было, что он идет к самолету, маскируясь опушкой. Только было странным, почему идет один и не боится леса…

— Останавливаю я, обезоруживаю, вяжите вы. Ясно?

Я кивнул — и все это вдруг мне показалось нереальной, детской игрой. И эта маленькая девушка, и таинственная фигура скользящего вдоль опушки леса немецкого солдата, и этот темный лес с его апрельским шелестом и запахами хвои… «Это же война», — вдруг остро пронзила мысль.

Тяжело дыша, фриц подходил к нашей ели. Набросив ремень автомата на шею, я достал свой охотничий нож, с которым никогда не разлучался в Арктике. Холод и тяжесть его рукоятки как-то сразу успокоили. Но ненадолго. Вдруг Крючок пружиной вылетает фрицу навстречу и тихо, но внятно говорит: «Хенде хох!» И что-то еще коротко и жестко. Немец отпрыгивает от нее ко мне спиной, и я со всего размаха бью рукояткой ножа его по голове. Фриц оседает на снег.

Связываем ему руки парашютным шнурком, а рот забиваем его же пилоткой. Девушка осматривает его и с упреком говорит:

— Зачем же так сильно? Ведь не медведь. Так можно и потерять «языка».

Я молча взваливаю немца на плечи, и мы идем обратно…

— Вот, «языка» прихватили, — говорит Крючок своему старшему, когда мы прибыли на место. — Штурман его угостил.

Старший выдернул изо рта пленника кляп. Солдат сплюнул на снег кровью и, приподняв голову, разразился такой красочной русской бранью, что наш Крючок стрелой отскочила в сторону, а мы обалдело смотрели на пленного.

— Ты что… не немец разве? — выдавил растерянно Кекушев.

— А вы-то кто? За что шарахнули бревном по голове?

— Тихо, отец. Разберемся. Где немцы?

— Немчура-то? Да вчера еще… как отошли. Ударила по ним наша артиллерия. Вот и отошли…

— А чего это на тебе форма фрицевская? Полицай, что ли?

— Развязывайте, расскажу, — он протянул руки.

Сергей разрезал шнур, старик по-хозяйски поднял его и, аккуратно свернув, засунул в карман шинели.

— Из соседней деревни я, в пяти километрах отсюда. Как ушли немцы, побросав свое имущество, мы всей деревней и приоделись. А ночью-то, вот недавно, прошел самолет, низко-низко. Какая-то новая конструкция, без шума…

Он замолчал и попросил закурить.

Старший отозвал нас с Орловым в сторону:

— Похоже, дед не врет. Если это Поповка, в ее районе действует партизанский отряд. Он должен знать. Сейчас спрошу.

Он подошел к старику, отвел его в сторону. А когда вернулись, оба улыбались и разговаривали как старые знакомые.

— Наш дед к тому же партизанский связной.

Расставив из десантников охрану, мы пошли к самолету. Дед внимательно посмотрел на меня, потом на торчащую из-за голенища рукоятку ножа:

— Кондратием Афанасьевичем меня кличут…

— Ты уж извини меня, — виновато сказал я, — впервые брал «языка».

— Впервые! Если бы не кисет с махрой под пилоткой, так и не узнал бы мое имя. Ну да ладно. Война. А этот чертенок-то — баба, а лиха, лиха… Люблю таких.

Сергей быстро наладил аварийную арктическую радиостанцию и связался с нашей передающей радиостанцией Главсевморпути. Мы дали свои координаты и попросили сбросить на парашютах бочки с бензином… Баки же залатаем сами.