В новую жизнь

— Какъ померъ? — вскрикнулъ онъ, узнавъ о смерти Семенова. — Быть не можетъ!.. Бѣленькiй-то?.. Ахъ ты… Господи ты, Боже мой!..

Онъ чуть не плакалъ.

— Вотъ они, люди-то, а?.. Сенька!.. Это люди!.. Что мы передъ ими!.. Что?.. прямо послѣднiе ми… микроскопы!.. Сколько ученыхъ не своей смертью померло!.. А этотъ Сократка еще кочевряжится. „Подлость человѣческая“… Пьянствуетъ… Вотъ она, дурь то!.. Тутъ люди умитраютъ, а онъ — подлость! И глазъ теперь не кажетъ.

Кириллъ Семенычъ растревожился, поднялъ на лобъ очки и забѣгалъ по каморкѣ.

— Подлость!.. Такъ ты орудуй, бейся съ ей!.. Король какой!.. Ты устраивай, какъ бы лучше притрафляй…

Онъ бѣгалъ по комнаткѣ, точно его что подняло вдругъ. Странно было видѣть, какъ этотъ человѣкъ, пробывшiй на тяжелой работѣ столько лѣтъ, пережившiй суровые уроки жизни, сохранилъ въ душѣ столько свѣжихъ порывовъ и безсознательныхъ надеждъ на то хорошее, во что, въ концѣ концовъ, должна отложиться жизнь.

— А-ахъ… Не могу я тутъ сидiть… Померъ!.. а!.. Нѣтъ, на улицу пойдемъ… Я Сократку встряхну, я его!.. Пойдемъ!

Кириллъ Семенычъ сорвалъ картузъ и, какъ пуля, вылетѣлъ на улицу.

— Знаю я, гдѣ онъ… знаю!..

Переулками выбрались къ Устьинскому мосту, и Сеня понялъ, что они идутъ къ „Хитрову рынку“. Вотъ и темная площадь, и тусклые глаза каменныхъ чудовищъ. Поднялись по лѣстницѣ, нащупали дверь, и Сеня узналъ квартирку и хромого хозяина.

— Сократъ здѣсь ночуетъ? — спросилъ Кириллъ Семенычъ.

— Нѣтъ его, не пущаю… Никакъ знакомый паренекъ-то?.. Выправился…

— А не слышно, литейщикъ гдѣ ночуетъ?

— А кто его знаетъ. Вчера ломился, вытолкали… съ полицiей сняли. Ужъ такой скандалистъ. Некогда мнѣ тутъ, крючочникъ сковырнулся, — въ больницу его надо сейчасъ…

Сеня и Кириллъ Семенычъ прошли за перегородку. Крючочникъ лежалъ въ углу, накрытый какой-то дерюжкой. Лицо его почернѣло. Рядомъ стоялъ табуретъ съ крючками и щипчиками: очевидно, крючочникъ работалъ до последняго часа.

— А вотъ и я! — раздался сзади густой басъ.

Всѣ обернулись. Въ дверяхъ, покачиваясь, стоялъ Сократъ Иванычъ. На немъ была синяя рубаха и опорки. Одутлое лицо съ ненавистью глядѣло на хозяина ночлежки.

— Сократъ иванычъ! — вскрикнулъ Сеня.

— Онъ самый… Сократъ Иванычъ… Хор-рошъ? Свободнымъ гражданиномъ…

— Опять заявился?.. Духу чтобъ твоего не было!

— Молчи! я твою квартиру не нарушаю… Молчи, хромая крыса! Знакомыхъ своихъ увидалъ и хочу разговаривать… Что?.. Полицiю?.. Хошь весь полкъ!.. Бери меня на штыки!.. „За свободу и за счастье цѣпи я свои отдамъ!..“ Я теперь всю неправду постигъ!.. Студенты какъ?.. Сенька!

— Семеновъ померъ, — сказалъ Сеня.

Литейщикъ отшатнулся, и глаза его остановились.

— По-меръ? — глухо сказалъ онъ. — Кто померъ?

— Семеновъ студентъ… кто?!. — строго сказалъ Кириллъ Семенычъ. — На голодѣ лѣчимши, померъ.

— На го-ло-дѣ?.. — Онъ прислонился къ перегородкѣ. Его рука сдѣлала неправильный жестъ и упала.

— Ошалѣлъ, — скзалаъ хромой. — И самъ сдохнешь!

— Ты!! — страшнымъ голосомъ крикнулъ литейщикъ. — Хромой!.. Сдохнешь!!. Сдохну… я!.. туда мнѣ и дорога!.. Я!.. А они… ни-ни!.. не позорь!!. Онъ… предсталъ!.. предсталъ, какъ… свѣча!.. По-меръ…

Онъ схватилъ себя за воротъ, рванулъ, и рубаха затрещала сверху до низу.

— Сократъ!.. да ты сбѣсился?!. — испугался Кириллъ Семенычъ.

— О-охъ… — застоналъ крючочникъ за перегородкой.

— Уйдемъ, Сократъ… вишь, человѣкъ отходитъ…

Литейщикъ посмотрѣлъ на крючочника и, покачиваясь, подошелъ.

— Дядя Максимъ!.. Ты это что?.. Ужели помираешь?.. Дядя Максимъ! Ты меня прости, Христа ради… царство тебѣ небесное, вѣчный покой… Дядя Максимъ!..

Дядя Максимъ повернулъ голову и смотрѣлъ на литейщика.

— Съ горя я, дядя Максимъ… окаянный я… а ты… ты тамъ у Господа Бога за меня… Скажи тамъ, что Сократъ молъ Иванычъ съ горя… Студента увидишь, хорошихъ людей… Скажи имъ, что Сократъ Иванычъ хор-рошiй былъ мастеръ… Прощай, дядя Максимъ!.. Тамъ, братъ, крючковъ не понадобится… здѣсь оставишь… Тамъ безъ крючковъ… Никакого инструмента не надо!..

Въ голосѣ литейщика слышалась насмѣшка и грусть.

— Брось ты эту музыку, Сократъ, — строго сказалъ Кириллъ Семенычъ. — Пойдемъ! Ну, на кого ты похожъ?.. вѣдь звѣрь!..

— А? поиiйти?.. А не выгонишь?.. Этотъ вотъ меня выгналъ…

— Идемъ. Умный ты человѣкъ, а такое безобразiе, необразованность… Не можешь себя придержать!.. э-эхъ!

— Я не могу? я?.. Семеновъ померъ… а я не могу… придержать? Дядя Максимъ!.. Слушай!.. отходишь ты… ну, какъ передъ Богомъ… кончилъ я все!.. Конецъ!.. Бери меня, Кириллъ Семенычъ!

Онъ взглянулъ на располосованную рубашку и сталъ запахиваться, подтягивая ремешокъ.

Простились съ крючочникомъ и пошли. Литейщикъ все время запахивался. Въ темномъ коридорѣ онъ остановился.

— Не пойду я… Куда мнѣ идти?.. Некуда мнѣ идти…

— Ну-ну… иди… обойдется… Брось все и на работу становись… Скоро, сказываютъ, жизнь новая откроется… хорошая жизнь.

— Что?.. какая жизнь?.. нѣтъ ничего…

— Будетъ. Ты иди, знай. Всему обновленiе будетъ…

Сеня слышалъ слова Кирилла Семеныча, сказанныя почти шопотомъ, и думалъ, — какая же это новая жизнь будетъ?

А Сократъ Иванычъ запахивалъ рубашку и бормоталъ: