В нашем квадрате тайфун

— Меня очень интересует техника, — вздыхает Мануэль. — Я бы с радостью пошел на большой завод учиться чему-нибудь. Например, делать автомобили. Вы инженер?

— Нет, — сказал я.

Он посмотрел на меня разочарованно, даже с сожалением: «Не инженер! Это в Советском Союзе, на родине спутников!»

Мы вышли к океану. Негромко шумел ленивый прибой, соленая пена ползла к набережной, но не доставала, исчезала, шипя, на черных ребрах — рифах. Со свистом проносились, чуть не задевая нас крыльями, вороны — неутомимые санитарки Коломбо.

Хороша набережная Коломбо! Здания не теснятся к морю, они поодаль, за зеленым разливом обширных газонов и насаждений. Оттуда смотрит на океан здание парламента, массивное, с колоннами, напоминающее Академию художеств в Ленинграде. Правда, в этой постройке европейского, классического стиля нет ничего цейлонского, но и она, как и другие монументальные здания близ набережной, здесь на месте, гармонирует с величием океана.

Медленно прошел с коляской, приглашая нас взглядом, рикша. Черный мальчуган в трусах подал мне и Мануэлю листки с рекламой кинотеатра, одного из самых дорогих, с искусственным климатом. Идет боевик «Сундара Биринда».

— Коварная танцовщица и добродетельная жена, — усмехнулся Мануэль, пробежав листок. — Снотворное, кража бриллиантов… Видали! Нет, наши картины пока редко радуют. Голливуд мы ругаем, а сами подражаем ему.

Мы оперлись о гранит. Дневная жара спала. Резвился свежий ветерок и словно посыпал губы солью.

Я думал о Мануэле, о народе, который выходит на исторический простор. Вспомнились слова скучающего туриста швейцарца, встреченного в Джакарте: «Вы едете на Цейлон? О, там ничего не изменилось! Те же раскрашенные повозки, те же фонари в дни Весака».

Сам Мануэль Перейра — живое свидетельство перемен: простой конторщик, бедняк, размышляющий о путях своей страны, знающий ее нужды, он покупает гороскопы, но уже посмеивается над ними. Он готов созидать будущее.

Океан тихо дышал, вдали, у входа в гавань, неподвижно дымили суда.

КОКОСОВЫЙ КРАЙ

Шоссе, ведущее на север от столицы, к городу Негомбо, рассекает плантации кокосовых пальм. Небольшие речки глохнут в чаще, исчезают под сомкнувшимися кронами. Пальмы обступили озеро, опахала их поникли к воде — ни дать ни взять наши плакучие ивы. Пальмы, пальмы, одни только пальмы… У одной на вершине, у основания листьев, — крупные белые цветы. У другой — уже плоды. Стволы с привязанными деревяшками, как на Яве. Канаты, протянутые от дерева к дереву, — по ним перебирается сборщик орехов.

Опасная работа! В газетах встречаются сообщения: рабочий такой-то плантации, имя, возраст, сорвался с канатов и разбился насмерть.

«Кто отыщет прямую пальму, — говорят на Цейлоне, — тот проживет сто пятьдесят лет». Впрочем, кривизна ствола — единственное, что облегчает труд человека, взбирающегося с ношей. У него на спине большой глиняный кувшин, за поясом нож в кожаном чехле. Нелегко, обхватив ствол ногами, срезать орехи под самой кроной или разминать бутоны пальмовых цветов. Сок из них стекает в кувшин, прикрепленный к дереву на всю ночь. Утром рабочий снова залезает на дерево, снимает кувшин. А пальм на участке много…

Я не все рассказал о пальме.

Взрослое, полноценное дерево развивается из семечка в течение пяти лет, а живет пальма целое столетие и одаряет бесчисленным множеством нужных вещей. Мякоть ореха — сырье для маслозаводов. К тому же из мякоти цейлонская хозяйка приготовит сотню блюд. Белая масса с внутренних стенок ореха идет на приготовление приправы, которой сдабривают рис. Цейлонцы едят и «капусту» пальмы — огромные почки молодых листьев.

Крыша из листьев кокосовой пальмы прекрасно ведет себя в тропиках. Листья имеют свойство набухать под дождем. Они не пропускают ни капли воды. Из древесины мастерят мебель. Заводы превращают кокосовую копру в мыло, в бриолин, придающий блеск прическам, а жмыхом питается скот.

Все? Нет, не все, — цейлонец расширил бы этот перечень по крайней мере втрое. Недаром кокосовую пальму почтительно именуют деревом жизни.

Сегодня второй день Весака, работающих не видно. Придорожные ларьки с кокосами, ананасами, водами, закусочные, гостиницы украшены флажками и фонариками. Людно у буддийского храма. У ограды — россыпь сандалий, никем не охраняемая. Снимаем обувь и мы. В притворе — фигура Вишну. Его не впустили в зал, но и вовсе упразднить не решились: неудобно же обижать бога далеких индийских предков. Идем дальше. В храме светло, на фоне выбеленных стен ярко раскрашенные гипсовые скульптуры Будды и его учеников. Здесь нет богослужения, поток посетителей замедляется лишь у большой статуи лежащего Будды. На постамент ставят зажженные лампадки с маслом, фрукты. Одна женщина отрывает лепестки лотоса и бросает Будде…

Желтые тоги монахов видны в толпе у входов в храм. Живет монах обычно за околицей селения, в келье, дает верующим советы, принимает подношения.