В направлении Окна

Дело не в этом. Ладно, хорошо, пусть тогда на Валентине он не полез бы в этот колодец. Что тогда? Идти через Дугу Колена? Чушь собачья. Он не мог обойти шахту и, в конце концов, большую часть людей он вывел. В чем же дело?

Ты отлично знаешь, в чем дело, сказала бы Анна, когда-то Сигрид тебе все очень хорошо объяснила.

Это другое дело. Спроси там у самого Кантора — обвиняет он меня в чем-нибудь?

Не болтай глупостей, ответила бы Анна, никогда Кантор тебя ни в чем не обвинит — ни на том, ни на этом свете.

В Нитре, покупая бутерброды в полиэтиленовых пакетах, Холл обнаружил, что руки еще подрагивают и покачал головой. Химией его снабдили в достатке, но пить ее он не станет. Хватит.

Кантор возник из случая. А случай этот пришел к Холлу весьма и весьма непростым путем. Холл попал в число «избранных» — лейтенант Мак-Говерн не шутя взялся сделать из долговязого курсанта Джози идеального солдата. Из каких соображений старший инструктор выбрал себе в жертву именно Холла — неизвестно, говорили, поспорил с кем-то на ящик коньяка, или, что вероятнее, это был странный род симпатии — Мак-Говерн вовсе не был садистом и прочил своему воспитаннику блестящую карьеру, что, кстати, и произошло, но воспитание это протекало по апробированной армейской методике, и жизнь Холла обратилась в ад.

«Почему я все это терпел, — думал Холл, провожая глазами проносящиеся мимо рекламные щиты. — Не знаю. Нет объяснений». Теперь видны сто способов уклониться, сбежать, выбрать иной путь. Альтернатива? Изба в глуши, наркотики, беспробудное пьянство, смерть. Нет, дело не в этом. Что-то переменилось. Точнее, что-то открылось. Когда? Был момент... момент какого-то странного перехода. Он делал себе военный макияж, раскрашивал физиономию специальным гримом, глядя в маленькое зеркальце — бритая голова, тонированное лицо, черная полоса через глаз, черное пятно через щеку и подбородок — чужой, незнакомый человек, все иначе, другое лицо, другая жизнь, все конкретно, ничего виртуального, ничего абстрактного — лес, нож, еда, винтовка, изначальность человеческих отношений. Тяжко? Да, тяжко. Но какое-то таинственное облегчение нашел он в этой тяжести — хотя в ту пору ему было не до философии.

«Джози идет первым» — вот какой закон установил Мак-Говерн. Прыгать — первым; все — пять раз, Джози — десять. Бег — командирскую винтовку несет Джози. Отвечать — начинаем с Джози. А уж отработка приемов рукопашного боя — не о чем говорить, все самые изощренные демонстрации проводились на Холле. «Слушатель Джози, шаг вперед. Первая ката, слушать счет. Ага, мае-гери. Так. Теперь пресс. Теперь рамка. Хорошо. Бочка. Что, весь в дерьме? Ничего. Теперь спарринг — первая двойка, задайте этому Джози. Вторая двойка. Недурно. Третья двойка, взяли винтовки. Где у вас руки? Ладно, пусть так. Джози, нож».

И так до бесконечности. Холл почернел, отощал, словно медведь-шатун, каждый вечер и каждое утро возвращался в казарменный барак полуживой и избитый. Так прошел месяц, второй, прошло полгода, а может быть, и больше. Однажды на финише ежедневной двадцатикилометровой дистанции Холл с оторопью заметил, что не задыхается. Синяки у него поджили, а костяшки указательного и среднего пальцев срослись и на той, и на другой руке. Выяснилось, что в лагере есть библиотека, а на кухне среди поваров работает женщина.

Холл машинально взглянул на свои руки, лежащие на руле. Клешни оставались на обеих, хотя правую руку ему подсаживали в Сэйлор-Госпитале, на пути с Валентины в Стимфал, врачи второпях не очень вникли в суть дела и во время инициации консерванта в рост придали ему форму зеркального отражения, по образу и подобию когда-то изуродованной в Форт-Брэгге лапы. И санитаров в Стимфале он раскидывал уже двумя руками, щедро демонстрируя достижения современной микрохирургии.

Итак, через полгода жизнь Холла перешла в иную фазу. В тот день, когда он это осознал, они и познакомились с Кантором. Впрочем, нет, это было вечером. А днем Мак-Говерн, как всегда, на потеху публике, погнал его показывать класс на рамке.

В рамку вставляли кирпич, и его требовалось сломать. Холл давно уже, сначала по распоряжению Мак-Говерна, а потом и без него, вместо положенных ежедневных ста ударов по доске отстукивал две тысячи. В тот день в нем что-то сдвинулось, он переступил какой-то рубеж. Холл установил кирпич, затем, чуть помедлив, поставил второй, а за ним — третий и четвертый. Строй перестал дышать. Мак-Говерн сложил губы трубочкой и внимательно наблюдал. Холл тщательно сложил пальцы и с классическим взвизгом невидимым глазу движением проломил всю кладку. Он остался единственным, кто не был удивлен. Мак-Говерн молчал, наверное, минуту, потом сказал:

— На тебя кирпичей не напасешься. Следующий.

Потом было еще много чего, но после ужина никуда не погнали, и он улегся на свою верхнюю койку и, глядя в близкий потолок, прислушивался к тому, как ему хорошо и спокойно. А блок тем временем приступил к вечерним развлечениям с Кантором.