В мышеловке

– Сукин сын, погань ты эдакая!.. Ну, погоди же, ты мне попадешься… Боже милостивый, я же ни черта не вижу… Сара, где же этот чертов Тодд?.. Я задушу его! Вызовите «Скорую», мне глаза выжжет… Чтоб его!..

Я громко сказал ему в ухо:

– С глазами у тебя все в порядке!

– Глаза-то мои, черт бы тебя побрал, и если я говорю, что мне скверно, то какой тут, к дьяволу, порядок?

– Ты прекрасно понимаешь, что не ослепнешь. Так что брось ломать комедию!

– Не твои глаза, зараза ты этакая!..

– И ты, кроме того, пугаешь Сару.

Теперь до него дошло. Он отнял руки от глаз и перестал орать.

Увидев его лицо, публика, привлеченная нашими воплями, ахнула от ужаса. На подбородке красовались мазки желтой и голубой краски с палитры копииста, красные, воспаленные глаза слезились, веки опухли.

– Сара, – пересиливая боль и отчаянно моргая, сказал Джик, – прости, милая. Этот сукин сын прав. Скипидар еще никого и никогда не ослеплял…

– По крайней мере, навеки, – добавил я, ибо нужно было отдать должное: сейчас, кроме слез, он ничего не мог видеть.

Враждебность Сары не уменьшилась:

– Тогда вызови «Скорую помощь»!

– Ему нужна только вода и время.

– Ты глупая безжалостная свинья! Ему явно нужен врач и…

Джик, перестав работать на публику, достал носовой платок и осторожно промокнул мокрые от обильных слез глаза.

– Он прав, дорогая. Нужно побольше воды. Вода все смоет. Отведи меня в ближайший туалет.

Сара взяла Джика за одну руку, какой-то сострадательный мужчина – за другую, и они бережно вывели его. Это было похоже на любительскую постановку какой-нибудь трагедии. Хор в лице присутствующих зрителей осуждающе глядел на меня, с надеждой ожидая следующего акта.

Я посмотрел на композицию из красок и мольберта, валявшихся в углу. Зеваки тоже принялись таращить на них глаза.

– Может, кто-нибудь из присутствующих, – начал я медленно, – разговаривал с тем молодым человеком, прежде чем все случилось?

– Мы, – удивленно ответила одна женщина.

– И мы, – повторила другая.

– О чем?

– О Маннинге, – сказала одна, то же самое повторила другая, и обе они одновременно посмотрели на висящую на стене картину.

– А не о его собственной работе? – спросил я, наклонясь, чтобы поднять ее.

Желтое пятно залило аккуратные контуры – следствие хлопанья по спине.

Обе дамы и мужчины, их сопровождающие, покачали головами и сообщили, что говорили с ним о том, как приятно было бы повесить Маннинга на стене у себя дома.

Я слегка усмехнулся:

– Может, он даже случайно знал, где можно приобрести Маннинга?

– Да, конечно, – ответили они. – Совершенно случайно он знал.

– Где именно?

– Видите ли, молодой человек… – Старший из мужчин, американец лет семидесяти, внешний вид которого свидетельствовал о его состоятельности, повелительным жестом правой руки призвал остальных к молчанию. – Молодой человек, вы задаете слишком много вопросов.

– Могу объяснить свое любопытство, – ответил я. – Давайте выпьем кофе?

Они глянули на часы, поколебались и заявили, что, пожалуй, выпьют.

– Там, дальше по залу, кофейня. Я заметил ее, когда ловил молодчика.

У них на лицах появился интерес. Я поймал их на крючок любопытства.

Немногочисленные зрители понемногу расходились, и я, попросив обе пары подождать минутку, начал складывать разбросанные принадлежности в кучку. Ни на одной вещи не было фамилии владельца. Все снаряжение стандартное: такое продают в любой художественной лавке. Набор, предназначенный для художников-профессионалов, а не дешевка, которые делают для студентов. Все вещи не новые, но и не старые. Сама картина, как оказалось, была не на полотне, натянутом на раму, а на твердом картоне. Я сложил все возле стены, поставил банки из-под масла и скипидара и тряпкой вытер руки.

– Все, – сказал я. – Идем?

Они были американцами – все богатые, отошедшие от дел и увлекающиеся скачками. Мистер и миссис Говард К. Петрович из Риджвилла, штат Нью-Джерси, и мистер и миссис Уайт Л. Минчлес из Картера, штат Иллинойс.

Уайт Минчлес – тот, который призывал остальных к молчанию, заказал четыре порции кофе глясе с густым слоем сливок и один черный. Черный для него самого.

Это был седовласый мужчина с величественными манерами и бледным лицом горожанина.

– Ну, юный друг, послушаем все сначала!

– Гм-м… – пробормотал я. – А где начало? Тот парень, художник, набросился на моего друга Джика только потому, что тот назвал его уголовным преступником. Верно?

– Угу, – кивнула миссис Петрович, – я слышала. Мы уже выходили из зала. А зачем ваш друг оскорбил художника?

– Нет ничего преступного в копировании хороших картин, – тоном знатока заявила миссис Минчлес. – В Лувре из-за таких студентов-копиистов невозможно подступиться к «Моне Лизе».

У нее были подкрашенные голубым шампунем и начесанные волосы, костюм из немнущейся ткани цвета морской волны и много бриллиантов. На лице – навсегда застывшая гримаса неодобрения. Но интеллекта явно маловато.

– Все зависит от того, для чего копируют, – пояснил я. – Если человек собирается выдать копию за оригинал, то это будет настоящим мошенничеством.