В мишуре и блестках

Пальто Молта, выходной костюм, ботинки, шляпа и перчатки — все было аккуратно развешено и разложено. Пустой чемодан покоился на дне гардероба. Белоснежное нижнее белье в безупречном порядке лежало на полке. Даже журналы весьма сомнительного содержания аккуратнейшей стопкой вздымались на прикроватной тумбочке. На туалетном столике Аллейн обнаружил сумку из свиной кожи с инициалами. Открыв, он нашел в ней две старинные щетки с серебряными ручками, расческу и визитную карточку. Карточку Аллейн показал Рэйберну. С одной стороны было написано: "Подполковник Родерик Форестер", а с другой — угловатым почерком: "А. Молту. На двадцать пятую годовщину счастливейшего сотрудничества. Р. Ф."

В ящике туалетного столика они нашли бумажник Молта, он также был из свиной кожи и с инициалами. Надпись на визитной карточке миссис Родерик Форестер коротко извещала: "Молт. 1946-71. Г. Ф." Денег в бумажнике не было; кроме визитной карточки хозяйки в нем лежали лишь список телефонов и три фотографии. На первой был запечатлен полковник в форме, верхом на скакуне, и пеший сержант Молт, отдающий честь, — круглолицый мужчина с обезьяньими щеками, густо покрытыми шрамами. На втором снимке полковник и миссис Форестер безутешно пялились вдаль, на вересковую пустошь, а Молт почтительно взирал на них. Третья фотография была самой старой и поблекшей, на ней молодой Молт с одной офицерской нашивкой на рукаве держал за руку разодетую как картинка маленькую девочку, на вид ей было не больше четырех.

— На всех трех снимках сам пропавший, не так ли? — осведомился Рэйберн.

— Да. Вы заметили шрамы на лице?

— Женат? И ребенок есть?

— Необязательно. Возможно, избалованное дитя приятелей.

— Пожалуй.

— Когда сюда явятся мои парни, — сказал Аллейн, — мы снимем отпечатки пальцев. А собакам дадим понюхать его ботинок. Я вам говорил, что полковник тоже предложил использовать собак из Вейла? Эй! Это еще что такое!

В дымоходе раздался жуткий грохот: глухие раскаты с воем прокатились вниз по трубе, а потом обратно, словно по воле некоего исполинского и неумелого трубача.

— Северо-западный, ураганный, поднимается, — объяснил Рэйберн. — Это плохо. Просто отвратительно.

— Почему?

— Он несет дождь. И, как правило, очень сильный.

— И снег?

— Нет, скорее оттепель. Вот оно, начинается.

Окно неистово задребезжало, и тут же по стеклу заплясали крупные капли дождя.

— Чудная погода для охоты, — проворчал Аллейн. — Впрочем... Кто знает, возможно, мы больше найдем, чем потеряем. Комнату запираем и проникаем к Форестерам. Идемте.

Они спустились на следующий этаж и пошли по толстому ковру, покрывавшему коридор, ведущий в гостевые комнаты. В коридоре горели лишь несколько настенных ламп, прикрытых абажурами, и было очень тихо. Сюда не доносились ни шум бури, ни звуки с нижних этажей. Аллейн предположил, что Хилари с гостями все еще в столовой, и почувствовал, что голоден как волк. Он уже собрался поделиться своими ощущениями с Рэйберном, но вместо этого положил руку на плечо суперинтенданта, призывая к тишине, и, дернув подбородком, указал вперед. На ковре у одной из дверей лежала серебристая полоска света.

Аллейн сосчитал двери. Трой рассказала ему, где кто обитает. Они находились сейчас рядом с гардеробной, соединявшейся через ванную со спальней Трой. Далее шли спальня, ванная и гардеробная Форестеров. За ними такое же помещение, занимаемое мистером Смитом, а в просторной угловой комнате западного крыла, с отдельной ванной, располагалась Крессида. Где спал сам Хилари — несомненно, в роскошных апартаментах, подобающих хозяину замка, — Трой понятия не имела.

Свет проникал из-под двери спальни Форестеров.

Аллейн прислушивался секунду, ничего не услышал, но более раздумывать не стал. Жестом приказав Рэйберну не двигаться с места, он рывком открыл дверь и вошел в комнату. Его вторжение сопровождалось громким треском.

Человек, стоявший у окна, обернулся: светловолосый, бледный, в темных брюках и вязаной кофте. Аллейн видел его раньше.

— Снова добрый вечер, — сказал Аллейн. — Я ошибся. Думал, это комната моей жены.

— Следующая дверь, — едва слышно произнес мужчина.

— Какой же я дурак. Вы, должно быть, Найджел.

— Правильно, сэр.

— Я любовался вашим творением во дворе. В самом деле впечатляет.

Губы Найджела зашевелились.

— Большое спасибо, — беззвучно произнес он.

По стеклу потоками стекал дождь. Голова, лицо и свитер Найджела были мокры.

— Досталось вам, — небрежным тоном заметил Аллейн.

— Дождь начался так неожиданно. — Найджел словно оправдывался. — Я... я закрывал окно, сэр. Оно заедает, окно то есть.

— Боюсь, ваша статуя погибнет.

— Значит, в наказание, — вдруг заявил Найджел.

— В наказание? Кому? За что?

— Вокруг много грешат, — громко продолжал Найджел. — По-всякому. Никогда не знаешь, кому и за что.

— Например?

— Языческие ритуалы. Замаскированные под христианские. Всюду видно богохульство. Чуть-чуть, но видно, если правильно посмотреть.

— Вы имеете в виду рождественскую елку?

— Языческие ритуалы вокруг идолов. Камланья. И вот, видите, что случилось с ним?