Точно та музыка, что звучала у него в ушах, когда он проснулся. «Как ты это объяснишь?» — спросил Бланшо, абсолютно ни к кому не обращаясь. Но комнату будто наполняло что-то совершенно новое. Бланшо лег на свой ярко-голубой персидский ковер и стал слушать. «Будто я под водой», — сказал он, закрыл глаза и стал водить руками по длинному ворсу ковра. Перед глазами снова возник мост в Праге. Но на этот раз Бланшо сам плыл в том сером потоке, приближаясь к мосту вперед ногами, — он видел носки своих ботинок, торчавшие из воды, будто нос гондолы, а мост надвигался на него, будто пасть, все ближе и ближе, весь горизонт удивительным образом надвигался, зубчатый городской горизонт со шпилями церквей, проводами трамваев и мостом. Мост вырос над ним, и он скользнул под него. Стало темнее, он едва различал узор плотной кладки больших каменных блоков, а потом он выскользнул с другой стороны и увидел, что, пока он скользил под мостом, стало смеркаться, а над ним зловеще кружит стая черных птиц. И он увидел пару других подошв! Прямо ему навстречу подошвами вперед плыли ботинки большого размера, против течения реки, к мосту. Бланшо слегка приподнял голову, чтобы разглядеть получше, и увидел за подошвами длинные ноги, торс и голову. Ему навстречу плыл я собственной персоной, Хулио Кортасар, с таким же удивленным выражением лица. И когда мы поравнялись друг с другом, Морис Бланшо сказал:
— Ты плывешь против течения!
На что я успел ответить:
— Да нет.
Мы разминулись, и Морис Бланшо поплыл дальше вниз по реке, а я — вверх и под мост.
Олень на лесной опушке
Олень стоял на лесной опушке и был несчастен. Ему казалось, будто ни в чем нет смысла и остается только сдаться. Вот хожу я тут день за днем, думал олень, а меня никто не видит. Я что, невидимый, или как? В последнее он не верил. Вот хожу я тут, а мог бы менять судьбы людей, если бы меня хоть кто-нибудь заметил, но меня никто не замечает. Вот хожу я тут, я, олень, а всем на это плевать. Знаю, в том и
С маяка