В любви брода нет

— Хорошо, спасибо, спасибо вам!!! Мне потребуется какое-то время, чтобы выполнить ваши требования. Нужно продать часть акций, недвижимость, такие деньги, понимаете, в ящике стола не держат. На счетах тоже нет такого количества… И перевод в другую страну… Это займет время… Вы готовы ждать?!

Михалыч прикинул, сколько времени у него остается, и решил, что Инга раньше, чем улетит за границу, убирать его не станет. Слишком подозрительным будет исчезновение сразу двух ее сотрудников. Светка пропала, следом он. Нет, его она уберет под занавес, оформив расчет должным образом. Сука… А летит она через пару недель. Ей ведь еще нужно деньги за квартиру Хитца получить. Клиент-то нашелся, да что-то тянет резину. То ли Ингуля напоследок решила с него три шкуры содрать, то ли у того и в самом деле нет таких средств. Две недели… Вот сколько времени у него осталось. Так он думает. И так оно наверняка и есть на самом деле. А потом… Потом он улетит, а из аэропорта сделает один звоночек в органы внутренних дел. И сдаст этих голубков с потрохами. Так что пусть не радуются раньше времени, что оказались умнее и хитрее всех. Он тоже не дурак. Он приберег для себя козырную карту в рукаве. И не одну, а даже две…

— Я буду ждать неделю, — отрезал Михалыч. — И ни днем больше. Через неделю я должен получить подтверждение о переводе денег в нужный банк в ту самую страну. И твои жена и сын к тебе возвратятся. Но увижу еще раз с ментом этим, считай, что я тебе никогда не звонил, а лишь приснился спьяну…

Глава 21

Назаров оформил отпуск с последующим переводом на прежнее место работы. Коротков поначалу обрадовался, но потом сразу заныл, что, мол, о каком отпуске идет речь, когда у него отдел разваливается. Сошлись на пятнадцати днях вместо сорока пяти и ударили по рукам.

Первые дни своего так называемого отдыха Сан Саныч носился по вокзалам города на манер гончего пса, высунув язык. Он опросил три с лишним десятка кассиров, просмотрел с сотню компьютерных файлов, нигде не было никакого упоминания о Верочке. Он измучился, отчаялся и… начал опрашивать кассиров заново. Однажды ему почти повезло. Одна из кассирш вспомнила о женщине, милой приветливой блондинке с сыном-подростком, но в каком направлении та взяла билет и уехала ли или нет, она не помнила.

Это был тупик. Он знал это. Найти человека в нашей стране, пусть и с такой редкой фамилией, было почти невозможно.

Тогда Назаров начал надоедать всем в Верочкиной школе. Он приставал с одними и теми же вопросами ко всем подряд, начиная от директора и заканчивая техничкой.

Ничего в ее поведении не казалось вам странным? Нет? Жаль… А может, она делилась с вами своими планами? Может, мечтала о чем-то? Нет? Странно. Она же планировала отъезд, не могла же не оставить вам хотя бы приблизительного адреса! Не странно? Да ладно вам…

И все в таком духе. Спустя три-четыре дня при его появлении в школе учителя с поразительной скоростью рассасывались из учительской. И он не мог найти их даже в кабинетах. Словно по школе гулял неведомый полтергейст, истребляющий исключительно преподавательский состав. И начал тот, видимо, с его Верочки…

Неделя поисков ничего не дала. И Назаров решил навестить Геральда. Они изредка созванивались и обменивались имеющимися новостями. Вернее, полным их отсутствием. Но с того самого вечера не виделись ни разу. Однажды, правда, Хитц заезжал к нему домой, но так получилось, что Сан Саныч в это время в который раз беседовал с директором школы, где прежде работала Верочка.

Назаров вышел с троллейбуса на нужной остановке. Прошел двором, окутанным горьковатой дымкой распустившихся тополиных листьев. Поднялся по ступенькам, миновал стеклянные двери и вот тут…

— Вы к кому? — с каменным лицом обратился к нему охранник, тот самый малый, что был свидетелем его прошлой встречи с Хитцем.

— К Геральду Всеволодовичу, — спокойно ответил Назаров и проникновенно, как ему казалось, посмотрел в пустые холодные глаза стража.

— У вас назначена встреча? Вы записаны на прием? — Секьюрити принялся деловито листать регистрационный журнал. — Как ваша фамилия?

— Назаров.

— Нет, такой фамилии в записях нет, — проговорил тот, захлопывая журнал. — Я сожалею…

Как же ненавидел Назаров такие вот пустые слова!

«Мне очень жаль!»

«Сожалею, но ничем помочь не могу…»

Ключевые фразы равнодушной вежливости — ее он ненавидел тоже. Холодная, полная расчета и самоконтроля вежливость. Деревянные лица, резиновые улыбки и совершенно пустые глаза. Нет бы просто сказать: «Извини, старик, пускать не велено» — или что-то в этом роде. А то «он сожалеет»! Да черта с два он сожалеет! И ни черта ему не жаль, ни Назарова, ни любого другого, кто окажется на его месте! И забудет он о нем через минуту после его исчезновения. Сожалеет, твою мать…

— Позвонить-то ему хотя бы можно? — Назаров протянул руку к телефону внутренней связи.

Охранник дернулся было, желая заслонить от него и телефонный аппарат, и весь мир, быть может, тоже. Но потом передумал, махнул рукой и первый раз за все время по-человечески ответил:

— Ладно, звони, только быстро.