В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба

Человек и техника. На эту тему изведены горы бумаги и потоки чернил со времен Аристотеля, которому принадлежит знаменитое изречение: «…если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, то тогда и зодчие при постройке дома не нуждались бы в рабочих, а господам не нужны были бы рабы». Увы, эту на первый взгляд простую фразу можно истолковать по-разному. Как известно, сам Аристотель хотел ею выразить тривиальную истину, что рабство вечно, неустранимо и входит в естествен ный порядок вещей. В наше время ее извлекли на свет как довод в пользу того, что автоматизация избавит наконец человечество от всех форм рабства, включая необходимость трудиться, и приведет к торжеству социальной справедливости. «Не будет преувеличением подчеркнуть, что мы можем стать современными греками с механическими рабами, которые заменят людей-инструменты», — оптимистически утверждает английский экономист Роберт Тиболд.[137] Но вместе с тем многие социологи на Западе тревожно заявляют, что слова Аристотеля применительно к современности можно понять и так, что, став ненужными в производстве, трудящиеся станут вообще не нужны, окажутся «лишними людьми».

В этой связи все чаще вспоминают о Сэмюэле Бат-лере, который около ста лет назад, то есть задолго до появления «разумных» электронно-вычислительных машин, иронически предостерегал, что, стремясь освободиться с помощью машин от труда, люди попадут в рабство к машинам. В устах социологов, вроде Жака Эллюля и Льюиса Мэмфорда, подобная литературная ирония приобретает характер исторического сарказма.

За последние годы на Западе широкое распространение получили взгляды, согласно которым технический прогресс умаляет роль человека, вытесняет его из общественного производства, все больше превращает его из производителя в потребителя материальных и духовных благ, а в перспективе обрекает на роль «иждивенца машин» в так называемой «цивилизации досуга». Эту точку зрения в своем подавляющем большинстве разделяют представители как консервативных, так и либерально-реформистских кругов. В зависимости от социальных позиций ее проповедников она приобретает прямо противоположное истолкование последствий этого процесса и явно рассчитана на то, чтобы вызвать различные эмоции. Одни соблазняют общественное мнение идеалом новой «античной Греции», где машины заменят рабов и принесут людям изобилие и праздность в условиях массового потребления. Другие столь же настойчиво пытаются запугать население мрачной и якобы неизбежной перспективой того, что люди в своей массе окажутся «лишними» и в кибернетизированном обществе будущего для них придется «учредить заповедники подобно тому, как мы учреждаем убежища для кондоров и венценосных журавлей». В конечном счете обе альтернативы покоятся на молчаливом признании антагонизма человека и техники, а различаются лишь в истолковании участи, ожидающей людей, якобы ставших лишними в производстве.

Но, прежде чем судить о степени вероятности той либо другой перспективы, мы вправе сначала задаться вопросом: действительно ли научно-технический прогресс сопровождается массовым вытеснением человека из сферы общественного производства?

Согласно предположениям некоторых идеологов капитализма рост производительности труда в масштабах всего хозяйства неизбежно приводит к избытку наличной рабочей силы в обществе. На этом основании мы были бы вправе умозаключить и обратное, а именно: чем больше затраты труда на производство данной продукции, тем выше должна быть и занятость. Иначе говоря, следовало бы ожидать, что по мере перехода ко все менее совершенным орудиям и технологии производства потребность в рабочей силе как на отдельных предприятиях, так и во всех отраслях должна постоянно возрастать.

Вся экономическая история человечества, однако, категорически восстает против подобного предположения. В самом деле, сто лет назад производительность труда в Англии, например, была в несколько раз ниже современной, тем не менее ее промышленность не испытывала никакой острой нужды в привлечении дополнительной рабочей силы; больше того, она обеспечивала занятость едва 10 миллионов человек (вместо 24 миллионов сейчас), и многие десятки тысяч англичан, не находя применения своему труду у себя на родине, ежегодно устремлялись в поисках работы за океан. Если бы мы отступили в прошлое еще на столетие, то есть в середину XVIII века, до промышленной революции, то опять-таки окажется, что всего лишь 3,5 миллиона самодеятельного населения с избытком покрывали потребности английской экономики того времени в рабочей силе, а многие тысячи оставались безработными. И какую бы страну мы ни взяли, всякий раз, ретроспективно проникая в глубь веков, мы обнаружим действие одной и той же закономерности: чем примитивнее техника производства, тем меньше рабочих рук она способна занять, тем меньшее количество людей может обеспечить себя работой и средствами существования на данной территории.