В крови

— Мой Ксандр, — сказала она, затем хихикнула. Звук, который Алекс не слышал от нее в течение многих лет, девчачий, светлый и счастливый; он завертелся, словно колесо обозрения, в его сердце.

— Что смешного? — спросил он, ухмыльнувшись.

— Можешь найти копию руководства по Божествам и Небесным созданиям для Чайников?

Алекс рассмеялся.

— Вперед, давай наденем на тебя пижаму и отправим в кровать.

Он поднял ее с софы и взял на руки. Внезапный приступ скорби напал на него, когда она обвила рукой его шею. Она была слишком легкой, его богиня мудрости, жизнерадостная и дальновидная, непривязанная к земле. Он представил ее уплывающей от него, поднимающейся все выше и выше к полночному небу до тех пор, пока не исчезнет из виду.

Когда Алекс нес сестру в ванную комнату, шепот Афины, похожий на гуляющий в соснах ветер, наполнил коридор и уголки его сердца.

Глава 11 Хрупкое

Сиэтл, Вашингтон

22 марта

Энни нацелилась на помятые коробки, подписанные «ШЕННОН УОЛЛЕС». Она бы вышвырнула чертовы вещи из столовой, из вселенной, гребаный хоумран[32]. Она замахнулась ломом, вкладывая в кусок стали каждую унцию своей силы, каждую грязную, гниющую частичку ненависти.

Краем глаза она уловила размытое движение и сильно ударила ломом, попав в плоть вместо картона. Из-за столкновения ее руки и плечи задрожали. Она полетела вперед, ударившись бедром о край стола, лом вырвали из рук. Ее взгляд упал на фотографии, разложенные веером на гладкой деревянной поверхности. Она посмотрела в невидящие глаза матери. На нее мертвую, свернувшуюся на земле, как какой-то гребаный отравленный Raid'ом таракан.

Твоя мать погибла в автокатастрофе. Она не вернется домой.

С гортанным криком Энни, бросившись на стол, смела все вниз — фотографии, бумаги, скатерть. Схватив одну из коробок с надписью: «ШЕННОН УОЛЛЕС», швырнула ее вместе с содержимым. Коробка ударилась о стену. Стекло разбилось вдребезги. Твердые как сталь пальцы схватили ее за плечо и развернули.

Черные волосы. Солнцезащитные очки. Белая кожа и горячие руки — одна держит лом, другая ее.

— Кто разозлил тебя, p’tite? — спросил Данте, бросив лом через комнату в открытое окно.

Отхаркнув, Энни плюнула в него. Плевок мерцал на его бледной коже. Подняв руку, он вытер лицо затянутым в латекс плечом. Усмешка искривила один уголок его рта.

— Хороший выстрел.

— Клянусь гребаным богом, я убью тебя, если не отпустишь!

— Тогда, полагаю, ты должна меня убить, потому что я не отпущу.

Энни, целясь кулаком в великолепное лицо Данте, ударяла вправо-влево- вправо, но каждый раз промазывала. Затем подняла колено, стараясь попасть в пах, но снова промахнулась.

— Черт побери, — прорычала она, — хватит двигаться!

Не в силах освободиться от хватки Данте, она решила изменить тактику и обмякла, упав в обморок на пол. Его пальцы соскользнула с нее, когда она падала.

Энни перевернулась на ковре, схватила острый кусок стекла и встала на колени. Она резанула осколком по испещренному шрамами запястью. Хлынула темная и густая кровь. Заметив сбоку какое-то движение, она взмахнула стеклом. Почувствовала, как обломок глубоко вошел в плоть, и ощутила медный запах крови. Было слышно, как Данте сделал глубокий вдох. Внезапно он упал перед ней на колени, его бледное лицо было напряжено, темный взгляд выражал решимость. Увернувшись, она попыталась подняться на ноги, но он предсказывал каждое ее движение. Она снова и снова махала стеклянным осколком, но тот только со свистом резал пустой воздух, выглядело так, словно Данте просто исчезал.

Затем его пальцы обхватили ее запястья, дернули, притягивая ближе. Осколок стекла наконец выпал из скользких от крови пальцев, и он крепко сжал ее. Энни ощутила, как мышцы свело от мощной хватки, и уступила. Ее ноги подкосились, а когда она рухнула в объятия Данте, то почувствовала себя легче воздуха, поддерживаемая успокаивающей магией текилы и кислорода, но она никогда не смогла бы взлететь достаточно высоко.

Кожа и латекс скрипнули, когда Данте сел на пол, укачивая ее на своих коленях.

— Я чертовски ненавижу ее, — прошептала она, свернувшись рядом с ним, рядом с его жаром.

— Я понял, — прошептал он.

— Я рада, что она мертва, — сумела произнести Энни сквозь сжатое горло. Ее сердце напоминало раскаленный узел в груди, сжигающий изнутри; огонь, который невозможно потушить, узел, который нет сил распутать.

Данте убрал волосы с ее лица.

— Хочешь рассказать мне почему?

— Нет. Тебя я тоже ненавижу.

— T’es sûr de sa?

Его запах окутывал ее, словно осень, словно Хэллоуин, — горящие листья, замерзшая земля и спелые яблоки.

— Что это значит?

— Это значит: ты уверена насчет этого?

— О. Ага, я уверена, что ненавижу тебя. Типа того.

— Хорошо, — сказал он. Затем начал петь своим мягким, хриплым и сексуальным голосом: — Laissez-faire, laissez-faire, ma jolie, bons temps rouler, allons danser, toute la nuit…

Энни не была уверена, пел ли он на французском или испанском, или гребаном каджуне, но мелодия успокаивала так же, как рука, поглаживающая ее волосы.