В краю солнца

Теперь мы углублялись все дальше в южную часть Лондона, и хотя женский голос GPS-навигатора мягко, но настойчиво велел мне ехать дальше, меня не покидало чувство, что здесь какая–то ошибка — в этом районе города денег не было.

«Вы приехали», — объявил навигатор. Машина остановилась рядом с поросшим чахлой травой газоном на краю темного леса многоэтажных домов. С тротуара на нас пялились пустыми блестящими глазами какие–то люди. Я посмотрел на Фэррена в зеркало, ожидая указаний, и он встретился со мной взглядом.

— Давайте просто немного посидим в машине, — произнес он.

На бетонной лестнице, ведущей на верхние этажи многоэтажки, сидела группа подростков. Подростки ухмылялись и плевали на землю: им хотелось что–нибудь с нами сделать, но они не знали что. Я посмотрел на Фэррена, и внезапно меня охватило восхищение: он не испугался. Он вообще их не замечал.

— Что? — спросил Фэррен.

— Просто подумал — странно видеть вас в таком месте.

Он рассмеялся:

— По–моему, англичанин повсюду как дома. Вы так не думаете?

Внезапно Фэррен встрепенулся.

Какой–то старик с редеющими седыми волосами брел по улице с полиэтиленовым пакетом в руках. Он направлялся к лестнице ближайшей многоэтажки. Подростки на ступеньках продолжали курить и плеваться и даже не подумали его пропустить. Не поднимая глаз, старик пробирался между ними, медленно и осторожно, словно боясь потревожить стаю диких зверей. Он молчал и даже не смотрел на них, но всем своим видом извинялся за то, что существует на свете.

— Кто это, по–вашему? — спросил Фэррен.

Я пожал плечами:

— Какой–то бедный старикашка, который возвращается из магазина с банкой кошачьего корма и боится получить ножом под ребро. Наверняка участвовал в войнах и гнул спину на заводах — все ради того, чтобы в старости кучка прыщавых засранцев мочилась на его порог. Просто прелесть.

Фэррен смотрел, как старик поднимается по ступенькам, пока тот не скрылся из виду. Вскоре в квартире на третьем этаже, в конце открытого всем ветрам перехода, зажглось одинокое окно.

— Я расскажу вам об этом старике, — заговорил он. — Его бросила жена. Много лет назад. Десятки лет назад. Полжизни тому назад. С ним остался четырехлетний сын — она бросила их обоих. Отец с ним не справлялся, и его стали перекидывать из одной семьи в другую. Сначала мальчика отдали бабушке с дедушкой. Там ему жилось хорошо. Ваши бабушка с дедушкой тоже вас любят, верно? Но они были уже старые. Они заболели и умерли. Сначала он — мужчины обычно умирают первыми, потом и она. Тогда мальчика отправили к другим родственникам. Потом к приемным родителям. — Фэррен ненадолго умолк. — И в каждой новой семье он встречал все больше равнодушия и жестокости.

Я подумал о Тесс, о неведомых ужасах, с которыми сталкивается в чужой семье ребенок, и о родителях, которые рожают детей, а потом бросают их на произвол судьбы, но ничего не сказал.

Фэррен сидел, подавшись вперед, словно хотел убедиться, что я действительно слушаю. Я повернулся к нему — взгляда в зеркале мне было уже недостаточно.

— А все из–за того, что его отец не смог перенести одного удара судьбы, — продолжил Фэррен. — Что вы об этом думаете, Том? Что думаете о людях, которые бросают собственных детей?

— Ничего хорошего, — ответил я.

Фэррен удовлетворенно кивнул. Я завел машину, и несколько лиц повернулось в нашу сторону. Его голубые глаза пристально смотрели на меня в зеркале.

— Знаете, кто этот старик? — спросил Фэррен. — Этот разочаровавшийся в жизни старик?

Я догадывался. Прошло слишком много лет, чтобы что–то исправить. Возможно, они пытались наладить отношения, но все закончилось ссорой. Горькие слова, резкий тон, затаенные обиды выплескиваются наружу. Мои родители давно умерли, однако я знал, как это бывает между отцами и сыновьями, между родителями и детьми. Знал, что можно потерять друг друга и никогда не найти.

Фэррен ждал ответа.

— Это ваш отец? — спросил я.

Фэррен улыбнулся:

— Нет, это вы, Том. Вы через тридцать лет. Именно такое будущее ждет вас здесь — в стране, где больше нет лестницы наверх. Но вы достойны лучшей судьбы. И ваша семья тоже. Сами знаете.

Потом он заснул. Фэррен так и не перестроился на местное время. Полагаю, он и не пытался. Это пробудило бы слишком много воспоминаний: маленькая квартирка, мать, которая его бросила, отец–неудачник. Поэтому Фэррен жил по тайскому времени и спал, когда удавалось урвать свободную минутку. Он словно бы находился вне часовых поясов: еще не там, но уже не здесь.

Я чувствовал себя примерно так же: разрывался между жизнью в этом городе, зная, что потеряю работу, если получу судимость, и безумной верой в то, что еще можно вырваться на свободу — главное, очень захотеть.

— Пора, — сказал Рори.

Мы с Тесс вышли через разбитые стеклянные двери в сад. Дети нас ждали. У Кивы в руках была коробка из–под обуви, Рори держал в ладонях маленький безжизненный комочек шерсти.