В краю солнца

Мужчина выпихивал женщину из машины. У него был то ли «Рено», то ли «Пежо» — в общем, какое–то французское барахло. Он перегнулся через женщину, распахнул дверь и пытался заставить ее выйти.

Одну руку он держал на руле, другой выталкивал женщину наружу. Это был бритоголовый, покрытый уродливыми татуировками бугай в рубашке без рукавов. Такие, как он, всегда носят рубашки без рукавов, чтобы все вокруг видели: в свободное время они только тем и занимаются, что поднимают без особой надобности тяжелые предметы.

Женщина плакала — она не хотела выходить. Мужчина обзывал ее последними словами, и я не раздумывая вмешался.

Кастеты, которые дал мне Анджей, лежали в бардачке. Две штуки. Сделаны из какого–то синтетического материала легче пластмассы и тверже латуни. Просто четыре отверстия для пальцев и ручка, удобно ложащаяся в ладонь.

На случай, если те двое вернутся.

Я выбрался из лимузина и, надевая на руки кастеты, которые оказались почти невесомыми, направился на противоположный край площади — туда, где мужчина все еще толкал женщину, только теперь ногой.

Я почти дошел до них, когда услышал, что Фэррен зовет меня по имени: «Том, Том, Том…» Мужчина тоже услышал его и поднял голову. Я продолжал идти. Фэррен продолжал меня звать. Я и не подозревал, что он знает мое имя.

Женщина уже стояла на асфальте, одергивая платье и пытаясь удержаться на ногах в одной туфле — вторую она потеряла. Она плакала. Я сжал кастеты крепче, и ручки впились мне в ладони. Мужчина начал вылезать из автомобиля с презрительной усмешкой на лице. Он не сомневался, что легко со мной расправится, но потом заметил черные пластины кастетов у меня на руках, и его усмешка стала менее самоуверенной: он не знал, повлияют они на что–то или нет.

А в следующее мгновение Фэррен оказался рядом — с неожиданной силой обхватил меня обеими руками, и я почувствовал исходящий от него запах денег.

— Не делайте глупостей! — настойчиво зашипел он, почти касаясь ртом моего уха. — Вы их не знаете. Они ничего для вас не значат. Подумайте лучше о своей семье.

Я попытался вырваться, но Фэррен держал меня крепко.

— Послушайте меня, Том. Вы нужны жене и детям. Кто для вас эти люди? Никто. Нельзя же беспокоиться о каждом встречном!

Фэррен был прав.

Прав во всем.

Я почувствовал, что желание драться улетучилось, и обмяк. Фэррен осторожно снял у меня с рук кастеты, обнял за плечи, словно боялся, как бы я не передумал, и повел обратно к лимузину. По пути он быстро наклонился и выбросил кастеты в водосток. Я уронил голову на грудь, и Фэррен потрепал меня по плечу.

— Все хорошо, — сказал он.

Дойдя до лимузина, я оглянулся. Женщина вытирала пальцами нос. Она успела найти и надеть вторую туфлю. Мужчина обошел автомобиль и смотрел на меня с наглой усмешкой. Уверенность к нему вернулась.

— Что, сморчок, передумал? — ухмыльнулся он.

Вот именно. Сморчок передумал.

Мы сели в машину, и Фэррен наклонился ко мне:

— Вы хороший человек, Том. А теперь давайте просто уедем.

Я не решился раскрыть рот — только кивнул и повез Фэррена в отель, с трудом различая дорогу сквозь пелену слез. Он положил руку мне на плечо, словно хотел убедиться, действительно ли я здесь, и я почувствовал, что лицо у меня горит от стыда.

13

Следующим вечером я отвез Фэррена на другой берег Темзы. От реки мы направились дальше на юг и вскоре углубились в неведомую пучину города. И всю дорогу эти пронзительные голубые глаза на загорелом лице пристально смотрели на меня в зеркале заднего вида.

Теперь он знал, кто я такой. Знал, что я сделал, но ни о чем не расспрашивал. Потому что понимал.

Чем дальше мы ехали на юг, тем заметнее становилось безденежье. Фэррен смотрел в окно на безрадостный городской пейзаж: магазины с заколоченными окнами, однообразные уродливые многоэтажки, кучки одетых в куртки с капюшонами подростков на горных велосипедах.

— Когда–то это была великая страна, — сказал он. — Из каждого закоулка каждого города вела наверх лестница. А потом эту лестницу опрокинули.

Была уже ночь. Весь день мы провели, колеся по Лондону и окрестностям. Большинство клиентов «ВИП-моторс» не покидали границ хорошо знакомого им участка от Кэнэри — Уорф на востоке до Челси на западе, центр которого находился в Сити. Здесь проходила вся их жизнь. Здесь они заключали сделки, преломляли хлеб, склоняли на подушку свои усталые, не знающие отдыха головы.

Фэррен был не таким, как другие.

Он не ограничивался привычными маршрутами. Я возил его и в Мидлсекс — в огромный дом с посыпанной гравием подъездной дорожкой, и в Эссекс — в коттедж с бассейном олимпийского размера, и в Саррей — за ворота охраняемого жилого комплекса. Пока я ждал его в этом самом комплексе, я заметил на заднем сиденье глянцевую брошюру. На обложке было безмятежное синее море с кокосовой пальмой на переднем плане. Сверху шла надпись: «Дикая пальма», а ниже, крупными буквами: «ТАИЛАНД, ОСТРОВ ПХУКЕТ. ВАША ДВЕРЬ В РАЙ». Я как раз собирался положить брошюру на место, когда вышел Фэррен.

— Оставьте себе, — сказал он.