В краю лесов

Уинтерборн догадывался, что эти стихи сочинил не Фитцпирс, но и чужие строки ясно говорили о том, что доктор очарован его бывшей невестой. Сердце у Джайлса заныло.

— Вы, кажется, здорово влюбились в нее, сэр, — проговорил он, упрямо избегая называть Грейс по имени.

— Нет, нет… Дело не в этом. Когда человек живет в одиночестве, как я здесь, чувства копятся в нем, как электричество в лейденской банке. Любовь понятие субъективное, это — сама сущность человека, ipsa hominis essentia, как говорил великий философ Спиноза; это радость, которой мы озаряем любой подходящий объект в поле нашего зрения, — точно так же многоцветие радуги одинаково озаряет дуб, ясень или вяз. Поэтому, если бы вместо этой юной дамы передо мной появилась другая, я испытал бы к ней тот же интерес и процитировал бы ту же строфу из Шелли. Все мы несчастные жертвы обстоятельств!

— Так или иначе, в наших краях это называется влюбиться, — повторил Уинтерборн.

— Вы отчасти правы, только заметьте, что влюблен я в собственный вымысел, на самом деле я никого не люблю.

— Скажите, сэр, а что, такое отношение к людям входит в обязанности сельского врача? — спросил Уинтерборн, прибегая к Сократовой иронии; лицо его было так простодушно, что Фитцпирс с готовностью ответил:

— Нет, нисколько. Сказать по правде, сельским врачом быть не так уж трудно; пропишешь старушке горькую микстуру — чем горше, тем лучше; вскроешь череп; побудешь при родах для порядка — люди тут такие здоровые, что и без врача обойдутся. А ставить опыты, заниматься исследованиями в этих условиях невозможно, — хотя, впрочем, я кое-что пробовал сделать.

Джайлс не стал оспаривать взглядов доктора; его поразило странное сходство между Фитцпирсом и Грейс, — оба, разговорившись, так увлекались своими суждениями, что забывали, насколько эти суждения должны быть чужды ему, Джайлсу.

Лишь на обратном пути доктор вернулся к разговору о Грейс. Они остановились у придорожного трактира, выпили бренди и сидру, а когда снопа тронулись в путь, приободренный выпивкой Фитцпирс проговорил:

— Да, хотел бы я знать, кто эта юная дама.

— А не все ли равно? Она же только дерево, на которое падает ваша радуга.

— Ха-ха-ха! Верно.

— Вы не женаты, сэр?

— Нет, и не собираюсь. Надеюсь, меня хватит на большее, чем женитьба и жизнь до гроба в Хинтоке. Вообще-то врачу жениться неплохо, и иногда об этом даже приятно подумать, особенно когда за окном завывает ветер и дождь и ветви стучат по крыше. Верно ли говорят, что после смерти Саута вы потеряли все?

— Да. Больше, чем все.

Они выехали на Главную улицу Хинтока, если Главной улицей можно назвать участок дороги, на три четверти окаймленный рощами и садами. Одним из первых на их пути был дом Мелбери. Из окна спальни на улицу падал свет. Сейчас все раскроется, подумал Уинтерборн. Зачем он пытался скрыть от Фитцпирса, что знает Грейс? «Кто удержит ветер рукой? кто принесет воду в подоле?»[15] Лучше бы он откровенно ответил на расспросы доктора — все равно шила в мешке не утаишь. Двуколка поравнялась с домом, в окне вырисовывалась фигура Грейс, задергивавшей занавески.

— Так вот она! — воскликнул Фитцпирс. — Как она туда попала?

— Нет ничего проще. Это ее дом. Она дочь мистера Мелбери.

— Не может быть! Откуда у него такая дочь? Уинтерборн сухо рассмеялся.

— Деньги сделают все, было бы из чего делать, — сказал он. — Отдайте неглупую и смазливую хинтокскую девушку в хорошую школу, и она сойдет за настоящую даму.

— Это верно, — пробормотал разочарованный доктор. — Мне и в голову не приходило, что она дочь Мелбери.

— И это ее принижает в ваших глазах. — Голос Уинтерборна дрогнул.

— Ну нет, — сказал доктор с чувством. — Нисколько не принижает. Я потрясен. Черт возьми! Я за ней приударю. Она ведь очаровательна!

— Не для меня, — сказал Уинтерборн.

По уклончивым репликам молчаливого Уинтерборна доктор Фитцпирс заключил, что тот недолюбливает мисс Мелбери за высокомерие. Не потому ли он не хотел сказать ее имени? Этот вывод, впрочем, не помешал ему восхищаться Грейс Мелбери.

ГЛАВА XVII

Грейс стояла в окне, задергивая занавески, потому что в доме случилась беда — слегла никогда доселе не хворавшая бабушка Оливер. Как и всем очень здоровым людям, мысль о болезни была ей почти так же непереносима, как мысль о самой смерти. Она хлопотала по дому, пока не свалилась; один-единственный день болезни сделал ее другим человеком, ничто в ней не напоминало бойкую бабушку Оливер, командовавшую на дворе и в мастерской. Ей было худо, и все же она упрямо не соглашалась видеть врача, Фитцпирса.

Джайлс и доктор заметили Грейс в окне комнаты, где лежала бабушка Оливер. Грейс укладывалась спать, когда ей сказали, что бабушка просит ее зайти.

Грейс поставила свечу на стул возле постели больной, и профиль бабушки Оливер четкой тенью обозначился на беленой стене; ее большая голова казалась еще больше из-за юбки, тюрбаном обкрученной вокруг головы. Грейс немного прибрала в комнате и подошла к бабушке.

— Вот и я. Давайте, пока не очень поздно, пошлем за доктором.

— Я не хочу, — объявила бабушка Оливер.