В краю лесов

— Не удивительно ли, — сказал он, едва выговаривая слова, точно ему не хватало дыхания, — что и она, бывшая для меня тем, чем он был для тебя, умерла тоже.

— Умерла, она умерла? — воскликнула Грейс.

— Да, Фелис Чармонд там же сейчас, где этот молодой человек.

— Нет, нет, только не там! — вспыхнула Грейс.

— И я приехал сюда, чтобы помириться с тобой, но… Фитцпирс поднялся на ноги и, повесив голову, как человек, в душе которого надежда внезапно сменилась отчаянием, медленно пошел к двери. На пороге он еще раз взглянул на нее. Грейс все так же сидела, нагнувшись над Уинтерборном, приблизив к нему лицо.

— Ты целовала его во время болезни? — спросил он.

— Да.

— А во время приступов?

— Да.

— В губы?

— Да.

— Тогда ты должна как можно скорее накапать в воду несколько капель из этого пузырька и выпить.

Он вынул из кармана маленький пузырек, вернулся в комнату и протянул его Грейс.

Грейс покачала головой.

— Если ты не сделаешь этого, все может кончиться очень плохо.

— Пусть. Я хочу умереть.

— Я ставлю пузырек сюда, — сказал Фитцпирс, ставя лекарство на полку. — Я предупредил тебя. По крайней мере, этого греха не будет на моей совести. Я ухожу и пришлю кого-нибудь за тобой. Твой отец не знает, что ты здесь? Вероятно, я должен сообщить ему это?

— Конечно!

Фитцпирс затворил за собой дверь, и скоро его шаги слились с тишиной, царившей над этим печальным местом. Грейс опустилась на колени; она плакала и молилась, не замечая времени; потом встала, накрыла простыней лицо Джайлса и пошла к двери, где недавно стоял ее муж. Она прислушалась, не идет ли кто, но ухо ее уловило только слабое похрустывание сухих листьев, примятых подошвами Фитцпирса, которые медленно принимали прежнее положение. Грейс вспомнила, что Фитцпирс сильно изменился внешне, его всегда одухотворенное, интеллигентное лицо стало тоньше, и в нем появилось то особое выражение достоинства, которое приобретается страданием. Грейс вернулась к изголовью Уинтерборна; размышления ее были нарушены звуком шагов за окном; раскрылась дверь: кто-то вошел в комнату и остановился в ногах кровати.

— Марти! — прошептала Грейс.

— Да, я все знаю, — проговорила Марти; ее нельзя было узнать, она походила на старуху — так поразила ее смерть Уинтерборна.

— Он умер из-за меня! — с трудом проговорила Грейс.

Марти по-своему поняла эти ее слова.

— Он никому теперь не принадлежит, — сказала она, — красавица Грейс и дурнушка Марти — все для него сейчас одно. Я пришла, чтобы помочь вам, мадам. Он ни разу, когда был жив, не подумал обо мне, зато вас очень любил. Но теперь его чувства ко мне и к вам сравнялись.

— Не надо, не надо, Марти!

Марти ничего не прибавала больше, а встала на колени по другую сторону постели.

— Ты встретила моего му… мистера Фитцпирса?

— Нет.

— Тогда, что же тебя привело сюда?

— Я иногда хожу мимо. В это время года я работаю на самом дальнем участке. Я иду туда к четырем часам утра, чтобы пораньше затопить печь. И в этот час я часто прохожу здесь.

Грейс быстро взглянула на нее.

— Ты, значит, знала, что я живу в этой хижине?

— Да, мадам.

— А ты никому не рассказывала об этом?

— Нет. Я знала, что вы живете здесь, что он вам отдал свою хижину, а сам ушел.

— А знала ли ты, куда он ушел?

— Нет, этого я не знала. В Делборо, наверное.

— Нет, Марти, нет. Ах, если бы он ушел туда. Он тогда был бы… был бы…

Слезы душили ее, и она отвернулась. Увидев на окне книжку, Грейс взяла ее.

— Это, Марти, псалтырь. Он не был таким уж религиозным, но был чист сердцем и благороден душой. Давай почитаем псалтырь вместе.

— Да, конечно, я буду очень рада.

Грейс открыла тоненькую коричневую книжку, которую бедняга Джайлс держал главным образом затем, чтобы править о ее кожаный переплет перочинный нож. Грейс начала читать глубоким, выразительным голосом, необычным для женского чтения в таких обстоятельствах.

— Я хочу помолиться теперь за упокой его души, — сказала Марти, когда они кончили читать.

— И я бы тоже хотела, да ведь это нельзя.

— Почему? Ведь никто не узнает.

Довод был неопровержимый, тем более что Грейс мучила совесть за то небрежение, с каким она относилась к живому Уинтерборну; тихие, нежные голоса двух женщин слились и наполнили маленькую узкую комнатку молитвенным бормотанием, которое вполне мог бы одобрить кальвинист. Только они кончили, как снаружи послышались шаги и голоса; Грейс узнала голос отца.

Она встала и вышла из дому; было еще совсем темно, только полуоткрытая дверь бросала немного света. В этой полосе света стоял Мелбери со своей женой.

— Я не упрекаю тебя, Грейс, ни в чем, — сказал он незнакомым голосом, от которого на Грейс повеяло отчуждением. — То, что ты сделала, уйдя к нему, и то, что падет теперь на тебя и на нас, не оплачешь никакими слезами, не искупишь никакой ценой. Возможно, я сам толкнул тебя на это. Но мне очень больно, очень горько, и я потрясен! Мне нечего больше тебе сказать, Грейс.

Не отвечая, Грейс повернулась и исчезла в хижине.