В концертном исполнении

Обойдя Лукина, Седой вышел во двор. Косой терся недалеко от двери, Морячок с бородатым мужиком отдыхали на бревне. При виде Лукина Морячок поднялся на неверные ноги и, пошатываясь, направился в его сторону, но Седой остановил его, покачав головой. Проводив гостя через двор, пахан молча приоткрыл дверь и выпустил Лукина за ворота. В этот предвечерний час переулок был тих и пуст, и только серые рваные облака неслись по небу куда-то к югу.

Домой Лукин вернулся к шести. Памятуя о словах Седого, он заехал в краснопресненский Мосторг, глядевший стеклянным фонарем на оживленную площадь, и купил плотную синюю блузу и кепку с твердым лаковым козырьком. Такие кепки, по его понятиям, должны были носить законопослушные ударники труда и путейцы, всегда тяготевшие к униформе. Потолкавшись еще немного у прилавков, Лукин незаметно выскользнул на площадку к шахте грузового лифта и быстро переоделся в обнову. Шляпу и пальто он аккуратно завернул в выпрошенный у продавщицы большой лист оберточной бумаги и, перевязав сверток шпагатом, приторочил его к ручке саквояжа. Проделав эту нехитрую операцию, Лукин спустился по лестнице в забитый ящиками и мусором двор Мосторга и через щель в воротах вышел на боковую улицу. Избавившись таким образом от возможного хвоста, он остановил проезжавший мимо таксомотор и приказал срочно ехать на Белорусский вокзал, однако на полпути передумал, назвал адрес Дома правительства. Подъехав к серой его громаде, он расплатился, купил в киоске коробку «Казбека», несколько газет и свежий «Крокодил» и, гуляя, отправился домой. Ленивый редкий дождичек начал накрапывать с серого, бесцветного неба, по-над рекой порывами налетал холодный ветер. На середине дуги Большого Каменного моста Лукин остановился, посмотрел на развалины храма Христа Спасителя. Кое-где стены еще стояли, и какие-то люди копошились на грудах обломков. Зрелище оставляло впечатление сиротливой неприютности, от него щемило сердце. Кто-то тронул его за рукав. Лукин резко обернулся. Перед ним с протянутой рукой замерла старушка нищенка. Лицо ее было морщинисто, как печеное яблоко, в глазах стояла скорбь.

— Милок, дай на бедность гривенничек! Раньше, бывало, на паперти стаивала, а теперь и негде, совсем по миру пойду! — Она зажала в сухой ладошке монету, улыбнулась беззубым ртом. — Первый раз анафемы рвали его аккурат перед Новым годом… Холодно было — страсть. Я думала, все, зиму не переживу. Утром пошла поглядеть, а он, родимец, стоит, не поддался дьявольской силе! Ну, думаю, слава тебе Господи, защитил! Ан нет, видать, провинились мы перед Ним, нет нам Его благословенья! А ведь сказывали, великий князь Константин Павлович двадцать семь фунтов серебра на храм пожаловали, а Демидов прислал аж двести империалов на напрестольный крест… Нет, не будет добра, не будет…

Продолжая бормотать, старушонка повернулась и, шаркая ногами в опорках, побрела вниз, к набережной. Лукин посмотрел ей вслед. Было что-то жуткое, пугающее в этой одинокой фигурке на продуваемом ветром мосту. Кого он встретил — Россию? Прикрыв огонек зажигалки ладонями, Лукин закурил, пошел в противоположную сторону, стараясь не смотреть на то, что осталось от памяти о войне двенадцатого года…

В квартире Телятиных было тихо и темно. Ослабленный пыльным пространством кухни свет оконца едва достигал коридора. С противоположной торцовой стены, плохо различимый в полутьме, на Лукина смотрел портрет вождя народа. «Лучший ученик Ленина», — вспомнил Лукин принятое согласно табели о рангах поименование правителя. Если писали «славный соратник Ильича» — понималось, что это Вячеслав Михайлович Молотов, в то время как эпитет «стойкий большевик-ленинец» означал Ворошилова. Лукин усмехнулся, вскинув руку, прицелился пальцем в то место, где над кривым кавказским носом сходились брови…

Оказавшись в отведенной ему комнате, Лукин распаковал сверток, повесил на проволочные вешалки пиджак и макинтош и покрутился перед зеркалом в новой блузе. Теперь, по крайней мере так ему казалось, он больше походил на квалифицированного рабочего. Одежка, конечно, выглядит слишком новой, но, если ее немного помять и потереть, будет то, что надо. Вытащив из кармана пиджака наган, Лукин засунул его за пояс брюк и едва успел запахнуть полу блузы, как дверь без стука открылась и на пороге комнаты появилась Анна. Модная под резиночку юбка из сатина — либертиф и легкие торгсиновские туфельки делали ее похожей на спортсменку.

— Ну, наконец-то! Где вы были, я вас так ждала. — Девушка прошла в комнату и только теперь с удивлением разглядела Лукина. — Собрались на маскарад? Зачем вы это надели?

— Я… мне показалось… — опешил от такого напора Лукин, — видите ли, мне не хотелось бы выделяться. Я вообще-то человек скромный, не привык…

— Ну хорошо, хорошо. Снимайте это уродство!

— Мне, честно говоря, хотелось думать, что в этой блузе я похож на интеллигентного рабочего-печатника. Знаете, в этом во всем есть свой шарм…