В колхозной деревне

— Достал кровлю, лес рублю, строюсь, — рассказывал Бессонов. — Сегодня воскресник в колхозе. Постановили на днях — всем народом на порубку выйти. Но постановили, а, пожалуй, целая бригада, как всегда, здесь. Вон глянь — один из моих на воскреснике.

Чувствуя близость председателя, переваливался виновато с ноги на ногу мужичонка в жёсткой собачьей шапке, в потёртом нагольном полушубке. Перед ним на базарном столе лежал маленький свёрточек.

— Живут близко, вот и привыкли. Такому и неделя не в неделю, коль на базаре не проторчит. А спроси, что продаёт? Петуха старого зарезал да десяток яиц в узелке. Коммерсант!

К «коммерсанту» в собачьей шапке подошла старушка, стала что-то придирчиво спрашивать, он отвечал ей нехотя, вполголоса. Но как только Бессонов и Чупров отвернулись, стали удаляться, он ожил, поколачивая рукавицей о рукавицу, запокрикивал:

— А кто супу с курятинкой хочет? Кто петуха во щи положить забыл?

— Я против таких коммерсантов, — продолжал Бессонов, собирая морщинки у глаз, — тяжёлую артиллерию выдвинул. Вон стоит. — Он указал на две гружёные машины. — И битую птицу привёз, и свинины, и баранины. Минут так через десять начнём подготовочку. Цены сразу упадут. Везде, по всему базару. Этим коммерсантам или придётся мёрзнуть около своих петушков да яичек, или спускать их вполцены, или поворачивать оглобли домой, а там — милости просим участвовать в воскреснике.

«Правильно, — подумал Чупров, поглядывая на Бессонова с завистью. — Каким был, таким и остался Никита — не унывает, легко с ним. Эх! Надо б зубами, руками, коленками держаться за него, не отпускать из колхоза».

Деловитым шагом, со строгим лицом к Бессонову подошёл молодой паренёк.

— Ну, Вася, как дела? — спросил Никита.

— Всё готово. Разреши открывать торговлю.

— Открывайте. Как только цены упадут, сразу наших торгашей начинайте агитировать, а то они полдня мёрзнуть будут. Время-то идёт. Сразу на машины их — и на делянки.

— Есть.

— Видишь Сильверста-то, — подмигнул Бессонов на торговца в собачьей шапке, — петушка принёс.

Паренёк сразу же перехватил его улыбку.

— Живого?

— Да нет, мёртвого.

— Жаль, а то б ещё пожил петушок.

Оба весело рассмеялись.

Этот парень чем-то напоминал Чупрову Алексея Быкова. Может быть, румяным лицом, на котором нарочитая строгость так быстро сменилась улыбкой. «И там, видать, молоденькие-то липнут к Никите. Оброс дружками. А я, как старый пень, не дружками, поганками оброс».

Чупрову захотелось поговорить по душам, пожаловаться на жизнь, всё, всё рассказать Бессонову.

— Может, пойдём «помолимся»? — предложил он.

— Что ж, можно для встречи и «помолиться». Моё дело теперь в шляпе, ребята не подведут, — согласился Никита.

В старые времена, когда ещё не было базара на этом месте, на окраине пустыря стояла каменная часовенка, поставленная в честь какой-то, ныне забытой, божией матери. Позднее к этой часовенке пристроили два кирпичных крыла, повесили над дверями вывеску: «Чайная». В воскресные дни сюда заезжали председатели колхозов «помолиться».

В чайной председатели лучших колхозов, люди солидные и степенные, садились ближе друг к другу, остальные — в сторонке кучками, парочками или унылыми одиночками.

Бессонов сразу направился к столу, где уже сидели трое: толстый и лысый Мартын Лопарёв, жиденький, с бородкой, Фёдор Лошадкин и, тоже толстый, тоже лысый, только объёмом помельче да лысиной потусклее Лопарёва, Игнат Сивцев. Все трое не менее известные председатели по району, чем Чупров. Бессонов же по своему колхозу был намного ниже их всех. Но, по тому, как он уверенно направился к этому столу, и по тому, как трое председателей с весёлой готовностью протянули навстречу руки, Чупров понял: «Не только сам верит, но и этих заставил поверить, что его колхоз скоро поднимется до них».

— Здравствуйте, здравствуйте, — воркующе приветствовал их Лопарёв. — Подставляйте стулья, присаживайтесь.

Сам Чупров любил так «помолиться» в степенной компании. Приятно сидеть, разговаривать, зная, что за соседними столиками завистливо перемигиваются: «Ишь, мол, сила уселась». Теперь же ему хотелось приютиться где-нибудь в уголке, побеседовать наедине с Бессоновым. Но отказываться от компании было неудобно. Подставили стулья, попросили официантку Настеньку «не обойти».

— Как же ты, Маркелыч, сюда заглянул? — начал Фёдор Лошадкин, двигая бородкой, переваливая в беззубом рту кусок солёного огурца. — Ты теперь высоко летаешь, всё больше по городу бьёшь. Не мы, бедолаги.

— Хорош бедолага, — затрясся животом Мартын Лопарёв, — что ни месяц, то новая постройка. Овощехранилище завернул, что твои палаты. Бедолага!

— Что овощехранилище, когда хранить нечего! Чупров вон теплицу думает поставить. Как ты её мыслишь — на столбах, каркас деревянный?

— Нет, каркас железный. Вместо столбов трубы. Не погниёт.

— Это да! — завистливо вздохнул Лошадкин. — Где ж ты эти трубы выцарапал? А стекла достаточно? Уймищу стекла ведь нужно.

— Хватит.

— Молодец ты, ей-богу! Завидую…