В колхозной деревне

Так повторилось и в третий, и в четвертый раз. После этого Еремин, приезжая из командировки, уже не спешил к секретарю райкома. И Неверов его ни о чем не спрашивал. Он убежден, что нового о районе ему все равно не расскажут.

Однажды только на бюро райкома он поднял склоненную над столом голову и отыскал глазами Еремина.

— Вы в «Красном кавалеристе» одобрили посадку чубуков под плуг?

— Это дело интересное, Павел Иванович! — сказал Еремин.

— Непроверенное…

— Они и посадили для проверки. Всего два гектара.

— Что-то вы на себя много берете… — подчеркнул Неверов.

* * *

…А как же со Степаном Тихоновичем? Как дальше складывалась его судьба? К чему повела вся эта история?

Колхоз, куда он пришел председателем, слился из трех колхозов. К приходу Степана Тихоновича в колхозе скопилось несколько бывших председателей. В разное время за разные провинности колхозники лишили их своего доверия, отказали им в праве на руководство общественным хозяйством: одному — за пьянку, другому — за барские замашки, третьему — как не отвечающему требованиям времени.

Теперь все они осели в колхозе на положении рядовых его членов. Но, вкусив власти, большинство из них посчитало, что они теперь уже вправе не работать, зато вправе указывать, как надо работать. И, конечно, каждому из этих бывших председателей стало казаться, что новый председатель не так руководит колхозом.

Полетели письма в райком и в обком, стали приезжать в колхоз комиссии и ревизоры, требовать от Степана Тихоновича пространных, и непременно в письменной форме, объяснений. Только что уехала одна комиссия — едет другая. Только что проводил ревизора из района — встречай из области.

В конце концов все обследования и проверки завершались одним и тем же: ничем. Само дело говорило, что Степан Тихонович, конечно, не безошибочно, но безусловно правильно руководит колхозом. Творчески руководит, с перспективой. Но наветы не прекращались. Иные ревизоры уже приезжали в колхоз, как домой, и сами заведомо выражали Степану Тихоновичу свое возмущение, говорили, чтобы он работал спокойно.

Но нервы уже не выдерживали. Обиднее всего было сознавать, что райком и его первый секретарь, райисполком и его председатель, которые уж лучше-то всех знали истинную цену похода против нового председателя, считали все эти ревизии и проверки в порядке вещей и со стороны наблюдали, как человека, у которого куча неотложнейших дел, одолевают обследователи. А ведь Неверову и Молчанову, знавшим действительное состояние дел в колхозе, проще всего было стукнуть по столу кулаком и прикрикнуть на ревизоров:

— Довольно! Больше, чтобы в колхоз без нашего ведома — ни ногой. Не позволим отрывать человека! Имейте дело с нами!

К тому же кое-кому из бывших председателей удавалось иногда на собраниях и восстановить против Степана Тихоновича часть колхозников — своих родственников и приближенных. Бывшим председателям помогал бухгалтер, которого новый председатель отстранил от работы за махинации. Иногда они сбивали с толку и все собрание, и какое-нибудь новое, полезное дело тормозилось.

Что, Неверов приехал в колхоз, чтобы разобраться, помог разрядить обстановку? Нет, сам привыкнув работать в одиночку, полагаться только на собственные силы, он и других предоставляет самим себе, оставляет лицом к лицу с трудностями. Неверов стал упрекать Степана Тихоновича, что тот заварил в колхозе склоку. Секретарю райкома вторил председатель райисполкома. Молчанову как будто особенно приятно было лишний раз просклонять имя человека, который, в сущности, и знал больше его и умел видеть дальше.

Не обошлось у Молчанова и без личного. Не мог забыть он кировскому председателю его слов, сказанных всенародно, с трибуны пленума.

И Степан Тихонович начал уставать. Поддерживало сознание, что, несмотря ни на что, дела в колхозе улучшаются и число неугомонных, жадных к новому людей, на которых можно было теперь опереться, тоже увеличилось. Но к этому примешивалась горечь, что сообразно возможностям колхоза все могло идти неизмеримо лучше, быстрее и новые люди росли бы куда более бурно.

Так день за днем отравляли настроение человеку, убивали в нем тягу к творчеству. То Степан Тихонович просился из совхоза в колхоз, а то стал рваться обратно из колхоза.

Характеры у людей бывают разные. Даже творчество великого Глинки, по словам Стасова, особенно бурно расцветало и давало свои плоды в те драгоценные моменты его жизни, когда он чувствовал себя окруженным товарищеским сочувствием и поддержкой.

Степан Тихонович, этот рыжеволосый гигант, — человек, тонко чувствующий и даже болезненно чуткий к уколам несправедливости. Он не то чтобы привык только к похвалам, он не может привыкнуть терпеть унижения.

— Настроение? — поднимает бровь Неверов.

И Молчанов изобразит на лице презрительное недоумение.

Все это, по их мнению, интеллигентщина, «сантименты». Если кому нечего делать, — пусть занимается чьим-то там настроением. У первого секретаря райкома и у председателя райисполкома заботы куда посерьезнее.

Вот к чему это ведет.