В колхозной деревне

Если бы я застал ее, как минуту назад, плачущей, я не знаю, что бы я тогда сделал… А тут она меня сразу заморозила этим взглядом, этими словами… Растерялся… Что говорить, как говорить, не знаю!

Говорю ей официально:

— Я зашел сообщить вам, Настасья Васильевна, что сейчас передавали по радио корреспонденцию из «Известий» и очень хвалили нашу МТС и особенно Гошу за квадратно-гнездовой…

Я думал, она обрадуется невесть как. Однако на нее это не произвело особого впечатления. Немного просветлела лицом, но говорит мне в общем довольно безразлично:

— Квадратно-гнездовой у нас прошел как полагается. А Гоша, конечно, молодец! Работает сверх всяких похвал. Очень я рада, что его похвалили по радио.

Сказала и больше на меня не обращает внимания. Лохань с ведром убирает, дрова в печь подкладывает, возится по хозяйству. Мне бы уйти… А я сел на скамью — и как пригвоздило меня!.. Сижу и гляжу на нее. И словно впервые вижу. Лицо у нее маленькое, твердое. Скулы и подбородок крепкие, на подбородке ямка. Глаза ясные, голубые, а рот и нос ребячьи… И твердое это лицо, и нежное, и задорное, и задумчивое, и чего-чего только в нем нет!.. И страшно мне нравится этот костюм на ней — старенький сарафан, а из-под него шароварчики… Казашку, узбечку или татарочку она в этом костюме напоминает… и движется легко, как танцует.

Она лохань выносит, а я гляжу и гляжу!

И хочется мне сказать ей что-то необыкновенное. А на ум ничего не приходит… И говорю я ей так глупо:

— Очень красиво на вас… этот костюм… сарафан и лыжные штаны… очень подходят они к вам!..

А она взяла со стула какую-то одежду, рывком бросила ко мне на скамейку и рывком же бросает слова:

— А вот это к вам очень подойдет…

— Что это? — спрашиваю.

— Моя юбка! — отвечает. — Могу подарить. Она вам подойдет гораздо больше, чем брюки. Очень уж вы… не по-мужски работаете…

Сказала она это, как хлестнула. Все у меня внутри сжалось в комок. Думаю, сейчас же надо встать и уйти. И не встаю!.. И не ухожу!..

Тем временем открывается дверь, и входят Гоша Чумак и Костя Белоусов. Гоша у нас настоящий сибиряк — плотный, ловкий, лицо широкое, лоб выпуклый. Кожа смуглая, а глаза светло-светлосерые. Входит, смущается, не знает, как поздороваться, куда сесть… А Костя Белоусов — веснушчатый, верткий — вьется вокруг него, как стриж:

— Гоша-то наш… На всю страну! Слыхали? Глядите на него!

Настя подошла к Гоше, обняла его, прикоснулась виском к его щеке.

— Ты, Гошенька, доволен?

Гоша усмехнулся и отвечает, не торопясь:

— Диковинно… Я и до сих пор думаю, что это не про меня!..

А Костя перебивает, торопится, радуется, будто герой дня он, а не Гоша:

— Я только зашел к ним в полевой стан, вдруг слышу по радио из Москвы передают про нашего Гошу! Я со всех ног за ним! А он тут же рядом. У него как раз трактор застопорил. Он в таких случаях мрачный, как черт… Я ему издали кричу: «Гоша! Про тебя по радио!» А он ноль внимания! Подбежал, говорю: «Ты герой, чудачина! Сейчас про тебя Москва говорит по радио!» А он мне отвечает: «Нашел время дурить!.. Не видишь — заело!..» И лезет под трактор. Что ты будешь делать?! Я его тащу за ноги: «Куда ты лезешь? Сейчас тебя Москва нахваливает на весь Советский Союз! Вылазь!» А он голову высунул и говорит: «Вот как я вылезу, да как двину я тебе гаечным ключом по черепку, так будешь знать, когда разыгрывать спектакли!»

Смеются все трое. Гоша бубнит:

— Разве я знал?.. Я думал, разыгрывают меня ребята…

А Настя ему:

— А ведь я, Гошенька, давно знала!

— Что знали?

— Все, что тебе на роду написано! Что и в газетах про тебя будет, и по радио…

— А я как только понял, так первым делом сюда… к вам…

В эту минуту входит в комнату незнакомый парнишка, видно, не из наших, а из колхозных, не здороваясь, кидается прямо к мячам и к сетке, которые лежат в углу, и кричит:

— Мячи приехали!

Настя делает ему замечание:

— Юра, когда люди входят в дом, то они прежде всего здороваются!

Он ей возражает:

— Настасья Васильевна, ведь я же хавбек!

Она засмеялась:

— Ну, если хавбек, тогда, конечно, другое дело…

Гоша говорит:

— Он только Капе за квартал начинает кланяться. Бабка Ксенофонтовна повстречалась и говорит: «Что это ты, милый, как петух, на ходу клюешь носом?»

Юра возражает:

— Я Капе кланяюсь не как девушке, а как искусству… Дайте срок, наша Капа во МХАТе заиграет.

Гоша вступил в разговор:

— А Настасье Васильевне ты должен поклониться, как науке…

Юра покосился на Настю и важно отвечает:

— Я лично искусство предпочитаю науке… Но Настасье Васильевне я соглашаюсь кланяться три квартала. Один квартал, как науке, второй квартал, как лучшей комсомолке, а третий квартал… третий квартал — просто, как нашей Настечке Васильевне!..

Смеются они, шутят друг с другом. Настя ставит самовар на стол, подает посуду, зовет садиться. Разговаривают они и про квадратно-гнездовой, про какой-то спектакль, про стадион, который комсомольцы собираются устроить. Гоша с Костей пытаются меня втянуть в разговор, да уж очень далек я от их дел — от спектакля, от стадиона… К тому же и настроение у меня такое, что нейдут слова с языка. Сижу, слушаю…

Настя тревожится: