В Киеве всё спокойно

Хотя в силу своей деятельности Альбине Станиславовне и приходилось вести публичную жизнь, как она говорила «обозначаться», жила она весьма обособлено и даже замкнуто, как бы инкогнито. И никто по-настоящему ее не знал. В ней было что-то нездешнее, нечто такое, чему вряд ли можно найти разгадку.

Вероятно, эти черты характера сформировались еще в детстве. Ее бабушка, на руках с малолетней матерью Альбины, преодолев все бюрократические рогатки и границы, после войны приехала в Советскую Россию из Польши на розыски своего без вести пропавшего мужа. Найти его не удалось, его след потерялся в Катынском лесу в четырнадцати километрах к западу от Смоленска.

Там, весной 1940 расстрельные команды Народного Комиссариата Внутренних Дел уничтожили свыше четырех тысяч польских офицеров, цвет Польской армии. Их доставили в Катынь из Козельского лагеря, оттуда она получила от него последнюю весточку, всего несколько строк, в которых он просил ее беречь их Гадкого утенка. Бабушка все поняла, несмотря на письменные уверения главного хирурга Красной армии Бурденко, Алексея Толстого и других советских писателей, академиков и даже митрополита в том, что тысячи польских офицеров расстреляли фашисты. О том, что она узнала правду, пронюхали в НКВД и возвращение в Польшу ей было заказано. Ей неимоверно повезло, что ее оставили в живых.

Мать Альбины Станиславовны окончила Херсонский педагогический институт имени Надежды Константиновны Крупской. Той самой Надежды, подруги вождя пролетариев, которая своим распоряжением приказала изъять из библиотек книги Льва Толстого, Лескова и даже «Крокодила» Корнея Чуковского. Ее мать отличалась несвойственным взрослым детским простодушием и доверчивостью. Она была словно не от мира сего, ее открытая душа, тонкая лирическая грация привлекали к себе внимание окружающих.

В ней жила музыка, и эта необыкновенная внутренняя музыкальность каким-то образом проецировалась на ее внешность, от нее исходил свет душевной гармонии. На первом курсе она влюбилась в студента поляка, который спустя несколько месяцев ее бросил. От этой нигде не зарегистрированной связи родилась Альбина, дитя любви. Есть поверье, что у ребенка, зачатого в любви, больше шансов стать счастливым. Так ли это? Неизвестно. Альбина пока не нашла своего счастья.

После окончания института мать Альбины начала работать учительницей иностранных языков в Херсонской средней школе № 17. «Шкрабы» – школьные работники, так их тогда называли, получали ничтожную зарплату, на которую нельзя было прожить. Чтобы прокормить Альбину и свою, на глазах дряхлеющую мать, ей пришлось торговать своим телом в Херсонском порту. На этот шаг она решилась после того, как одна из доброжелательных соседок сообщила ей, что ее мать, бабушка Альбины, постоянно что-то ищет в мусорных баках.

Проститутка из нее не получилась, было всего два эпизода, которые окончательно ее сломали. После задержания и привода в милицию ее с позором выгнали из школы. Оказавшись в безвыходном положении, она согласилась на вербовку сотрудника КГБ Меркулова. После этого ей сразу предложили работу буфетчицы в Херсонском клубе моряков. Вскоре, по заданию своего куратора Меркулова, она вышла замуж за стивидора Херсонского морского порта Илью Давидовича Розенцвайга и сменила свою девичью фамилию и фамилию дочери, урожденной Гардзинской, на Розенцвайг.

Отчим имел взрывной темперамент и бывал довольно крут с окружающими, но был он человек широкий и обаятельный даже в своей вспыльчивости и отходчивости. Илья Давидович души не чаял в маленькой Альбине и всем сердцем любил ее мать, музыкальной тонкостью чувств она напоминала ему грустные мелодии Шопена. На его беду ее мать относилась к однолюбам и сколько жила, любила своего поляка, полонившего ее раз и навсегда. Кто сказал, что на свете нет настоящей верной любви? Она есть, ее трудно встретить, но легко узнать. Настоящая любовь всегда одна, все остальные, ‒ жалкие подобия той, Настоящей.

Своего отца Альбина не знала и самые светлые воспоминания в ее жизни были связаны с отчимом. Пришло время, и подозрения бдительных прозорливцев в сапогах и голубыми лампасами на галифе оправдались, и он подал документы в ОВИР на эмиграцию в Израиль. Все тянулось бесконечно долго, но он все-таки уехал. Следом за ним должны были ехать и Альбина с матерью и бабушкой. Уехать всем вместе не удалось из-за недоразумений с документами, которые неожиданно возникли перед самым отъездом.

Ныне, по прошествии лет, припоминая обстоятельства отъезда, Альбина вспомнила, что отчим не хотел уезжать сам, и не уехал бы, но подчинился приказанию бабушки. Она была главой семьи, и он слушался ее во всем. Бабушка как будто что-то предчувствовала и торопилась поскорее отправить зятя из Союза. Он знал о портовых делах что-то такое, с чем его нельзя было отпускать, но за ним стояли такие люди, что и не отпустить его было нельзя.